ревность молодого Алфимова и была побудительной причиной: спасая себя, погубить кассира и соперника?..
— Какая подлость! — воскликнул Николай Герасимович.
— Бедный юноша не так виноват, он всецело в руках нашего пресловутого графа, и тот играет им как куклой… Если бы Корнилий Потапович вторично теперь сделал ревизию кассы, то он бы сам понял, кто был и первый вор.
— Вы думаете?
— Я в этом убежден… Но ему не до того… Старик совсем сошел с ума и только и бредит женщинами… Он ревнует к ним даже сына…
— Этот старый коршун… — с гадливостью сказал Савин.
— Да! Наш Сигизмунд помогает обоим и умеет устроить, чтобы старик и молодой не встречались на одной дорожке!..
— Ну, дела!.. — заметил Савин.
— Да, уж такие дела, что и не говорите. Чего стоит одна наша полковница… Видели?
— Видел… и на первых порах мне даже пришлось сыграть роль доброго гения этой чистой голубки, попавшей в стаю галок и коршунов…
— И конечно, голубка совсем очаровалась своим добрым гением?
— Она дитя…
— Детям-девочкам именно и нравятся такие…
— Какие?
— Как вы… Рыцари без страха и упрека.
Николай Герасимович вздохнул. Образ Веры Семеновны Усовой снова восстал перед ним, и снова он ощутил приятную теплоту в своем сердце.
Собеседники вышли на набережную Невы, сели в экипаж и поехали по домам, продолжая беседовать друг с другом.
II
В ГОСТИНИЦЕ «АНГЛИЯ»
Владимир Игнатьевич Неелов был очень доволен, свалив со своих плеч «обузу», как он называл Любовь Аркадьевну, и окунулся с головой в вихрь московских удовольствий.
Он стал даже, действительно, серьезно ухаживать за дочерью одного московского купца-толстосума, имевшего великолепные дачи в Сокольниках и любившего перекинуться в картишки.
Неелов пропадал у него на даче с утра до вечера, гоняясь за двумя зайцами, обыгрывая отца и расставляя тенета богатейшей московской невесте.
Мадлен де Межен все более и более привязывалась к молодой девушке и, повторяем, почти была с нею неразлучна.
Часто она оставляла Любовь Аркадьевну ночевать у себя, и они по целым ночам говорили «по душе».
Николай Герасимович также с некоторого времени бывший не прочь пользоваться «холостой свободой», ничего не имел против этого, а, напротив, чрезвычайно любезно присоединял свои просьбы не оставлять Мадлен одну, когда он должен уезжать «по делам», к приглашениям своей подруги жизни.
Долинский оказался правым.
Савин совершенно легально проживал в Москве, и из адресного стола посыльным «Славянского Базара» была доставлена точная справка о его местожительстве.
На другой же день по получении этой справки Сергей Павлович поехал к Николаю Герасимовичу.
Он застал его за завтраком вместе с Мадлен де Межен и Любовью Аркадьевной, как раз в этот день ночевавшей в гостинице «Англия».
— Боже мой, какими судьбами! — воскликнул было Савин при входе, в номер Долинского, но остановился, увидав Любовь Аркадьевну, которая, смертельно побледнев, встала со стула, но тотчас же снова не села, а скорее упала на него…
Из рассказов Мадлен де Межен он знал, что молодой адвокат близок с домом Селезневых, — любил молодую девушку и даже желание ее отца было, чтобы он сделался ее мужем.
Николай Герасимович догадался, что Сергей Павлович приехал в Москву по следам беглецов.
Этим объясняется и испуг молодой девушки, вскоре, впрочем, оправившейся и бросившейся к Долинскому.
— Вы из Петербурга, что папа и мама, что брат?..
— Папа и мама здоровы, а ваш брат со мной в Москве, с нами и Елизавета Петровна Дубянская.
— Где она? Где? — воскликнула радостно Любовь Аркадьевна.
Только теперь, когда положение ее выяснилось, она поняла и оценила свою бывшую компаньонку.
— Очень рад, очень рад вас видеть… Сперва надо хлеба и соли откушать, а потом успеете переговорить на свободе, мне надо уехать, а Мадлен… Но позвольте вас представить.
Савин представил Долинского Мадлен де Межен.
— Я очень рада, заочно я знаю вас давно и благословляю как спасителя Nicolas, — сказала француженка.
— Какое там спасение… — улыбнулся Сергей Павлович.
— Мадлен тоже пойдет переодеваться. У ней это продолжается несколько часов.
— Nicolas! — с упреком сказала молодая женщина.
— Уж верно, матушка, да я ведь к тому, что у Сергея Павловича будет время переговорить с Любовь Аркадьевной. А теперь милости просим.
Слуга по звонку Николая Герасимовича принес лишний прибор, и Долинский уселся за стол.
Разговор за завтраком, конечно, не касался цели его приезда в Москву, а вертелся на петербургских новостях.
По окончании завтрака Савин тотчас же уехал, а Мадлен де Межен удалилась в другую комнату.
Молодые люди остались с глазу на глаз.
Наступила довольно продолжительная пауза.
Вдруг Любовь Аркадьевна как-то вся вздрогнула и залилась слезами.
— Вы плачете… О чем? — встав со стула, сказал Сергей Павлович и подошел к молодой девушке.
Молодая девушка продолжала рыдать.
Он взял со стола недопитый ею стакан содовой воды и поднес ей.
— Выпейте и успокойтесь… Не терзайте меня.
Он смотрел на нее с выражением мольбы.
Она порывистыми глотками выпила воду и подняла на него свои чудные заплаканные глаза.
Он взял ее за руку и отвел к маленькому диванчику, на котором и усадил ее, а сам сел рядом.
— Нет, — начала она, — так нельзя, я думал, что найду вас счастливой и довольной, рука об руку с любимым человеком.
Любовь Аркадьевна вздрогнула.
— А между тем, — продолжал он, — я нахожу вас среди чужих людей, грустной и, видимо, несчастной. Это выше моих сил, мне тяжело было бы видеть вас счастливою с другим, но несчастной видеть еще тяжелее… Я был когда-то вашим другом… Вы сами дали мне право считаться им. Теперь же я скажу вам, что я любил и люблю вас без конца.
Он вдруг порывисто схватил ее руку и поднес ее к своим губам. Молодая девушка с каким-то испугом отняла ее.
— Ах, оставьте, пощадите меня! — воскликнула она со слезами в голосе.
— Поймите же, Любовь Аркадьевна, что я готов отдать жизнь, чтобы заменить ваши слезы веселой
