гласила:
Молодая девушка зарыдала и обвила камень обеими руками. Ее горячие губы прикоснулись к холодному граниту. Несколько минут она, как бы в оцепенении, не переменяла позы.
Фекла испугалась.
— Пойдем, касаточка, пойдем! — дотронулась она рукой до своей крестницы. — Помолилась и буде… Еще не раз прийти можешь на могилку… Чего убиваться… уж не весть сколько лет прошло, как Аринушка лежит в сырой земле…
— Да, да, я буду ходить сюда часто!.. — проговорила сквозь слезы молодая девушка.
— Ходи, касаточка, ходи…
Старуха помогла ей встать с колен, и они отправились в обратный путь. На душе у Татьяны Петровны стало как-то спокойнее, светлее…
— Я хотела бы знать еще… — проговорила она и остановилась.
— Говори, касаточка, говори…
— Я бы хотела видеть ту избу, где я родилась и где умерла моя бедная мать.
— Она вся уж развалилась… В ней никто не жил с тех пор, а уж прошло более двадцати годов… — сказала Фекла.
— Пусть развалилась, я хочу видеть эти дорогие для меня развалины.
— Пойдем… уж будь по-твоему.
Они прошли в конец поселка и пришли к избе, в которой некогда жил Егор Никифоров со своей женой. Она действительно представляла из себя груду развалин.
Татьяна Петровна печально ходила вокруг этих развалин и старалась восстановить эту избу, как она была более двадцати лет тому назад, когда в ней жили ее отец и мать, и когда она увидала в ней Божий свет.
Картина создалась в ее воображении, но затем вдруг исчезла и на ее месте восстали: памятник матери и каторжные работы, на которых находится ее отец.
Из груди ее вырвался невольный вздох.
— Вот прошедшее, а здесь и там настоящее… Что же сулит мне будущее?.. — вслух произнесла она.
— Надейся! — послышался ей голос.
Она быстро осмотрелась кругом. Около нее никого не было, кроме ее крестной матери, а, между тем, слово «надейся» было произнесено не ею.
— Я надеюсь!.. — машинально повторила Татьяна Петровна.
Бросив последний взгляд на дорогие развалины, молодая девушка пошла назад по поселку к избе Феклы. Изба эта была очень хорошая, и, благодаря заботам Гладких, старуха с сыном жили безбедно.
— Я попрошу крестного, чтобы он велел снова выстроить избу моих родителей в том виде, как она была в то время… — задумчиво, как бы про себя, сказала Татьяна Петровна.
— Он, наверно, исполнит твою просьбу, моя касаточка! — сказала старуха.
Когда они отошли уже довольно далеко от избы, в одном из уцелевших, лишенных рам оконных отверстий показалась голова нищего Ивана. Он весело улыбался, глядя вслед удаляющимся женщинам.
— Отдохни у меня минуточку, — сказала Фекла, подходя к своей избе.
— Нет, спасибо, Феклуша, мне надо спешить, крестный будет беспокоиться, я ушла, никому не сказавшись…
— Ну, ладно, так я тебя провожу… — сказала старуха.
Они расстались почти у ворот высокого дома.
Татьяна Петровна не ошиблась. Иннокентий Антипович действительно обеспокоился ее долгим отсутствием. Он ожидал ее в зале.
Она бросилась к нему на шею с почти прежней радостной улыбкой.
— Ну, вот и славу Богу, что ты немного успокоилась, — сказал он, — а уж мы с Петром сумеем тебя развеселить окончательно, мы так любим тебя… Все печальное ты должна забыть.
— Разве это возможно?
— Конечно, хотя со временем, если ты будешь очень счастлива…
Она печально покачала головой.
— Где ты была?
— Я была в поселке… Феклуша водила меня на могилу к моей матери… Там я помолилась, и мне стало как-то легче на душе… Потом я была у развалившейся избушки, где жили мои родители… Я хотела просить тебя, крестный, приказать выстроить ее вновь…
— Твое желание будет исполнено. На днях начнут строить…
— Но, чтобы она была точь в точь такая, как прежде.
— Уж будешь довольна.
— Какой ты добрый!
— Ты знаешь, что Сабиров приехал снова из России и живет в Завидове? — вдруг неожиданно спросил Гладких.
Татьяна Петровна побледнела.
— Ты, значит, знала… А я узнал это только сегодня, кто же сказал тебе это?
— Иван.
— Вот как… Но ты сама не забыла его?..
Молодая девушка молчала, опустив глаза в землю.
— Ты все еще любишь его? — спросил он нетвердым голосом.
— Татьяна Петровна Толстых, быть может, и ответила бы тебе «да», но Татьяна Егоровна Никифорова отвечает: «Я не смею его любить».
Иннокентий Антипович понял всю горечь этих слов. Он заключил в объятия свою крестницу.
— Верно, мое золото, верно… ты не смеешь его любить, но совсем не по той причине, которую ты говоришь, ты не смеешь его любить потому, что у тебя есть жених, а я, я не буду Иннокентием Гладких, если я не достану его тебе хотя бы на дне морском…
Татьяна Петровна с необычайным удивлением и даже беспокойством смотрела на своего крестного отца — она ничего не понимала из его слов.
— Но я совсем не хочу выходить замуж! — воскликнула она.
— Поговори ты у меня, — шутливо-строгим тоном сказал Иннокентий Антипович. — Недоставало бы еще, чтобы такая хорошенькая девушка осталась бы в старых девках.
— Я не хочу расстаться ни с тобой, ни с па… Петром Иннокентьевичем, — поправилась она.
— И не расстанешься… Иннокентий Гладких, верь мне, желает тебе только счастья и устроить это счастье… Он не умрет раньше.
Татьяна Петровна снова опустила голову и тяжело вздохнула. Быть может, она думала о Борисе Ивановиче, которого не должна была видеть более никогда, а, между тем, он был так близко отсюда и продолжает любить ее.
Она вспомнила слова нищего Ивана.
«Надейся!» — вспомнился ей голос, который послышался из развалин избы ее родителей и на который она отвечала «я надеюсь».
«На что?» — восстал в ее уме роковой вопрос. Пока еще она не могла дать на него никакого ответа.
VIII
