Сын перестал хрипеть, сделав последнее конвульсивное движение.
Отец опомнился и отпустил горло сына, но последний не шевелился.
Перед отцом-убийцей лежал труп.
Первое мгновение Семен Порфирьевич был поражен, но чувство самосохранения взяло верх.
Он взвалил на свои плечи страшную ношу и быстрыми шагами направился к Енисею.
Раскачав труп сына, он бросил его в реку.
Великая сибирская река редко возвращает свои жертвы и выдает тайны.
Быстротой течения труп унесло как щепку по направлению к полюсу, в полярные страны, где нет ни богатых наследников, ни земских заседателей.
XXV
УДАР ЗА УДАРОМ
Наконец наступил давно желанный и долгожданный день, когда Иннокентий Антипович Гладких возвратился из К. в высокий дом не один. Он привез с собой Бориса Ивановича Сабирова.
Исподволь, при посредстве товарищей, совершенно поправившийся молодой инженер был подготовлен к разговору с Гладких, который без утайки посвятил его в тайну высокого дома, мрак которой теперь, по его словам, заменился светом.
Не поддается описанию радостное чувство, которое наполнило сердце Бориса Ивановича, когда он узнал из плавно лившейся речи Иннокентия Антиповича, что через какие-нибудь сутки он может обнять свою мать и свою невесту, как не поддается описанию и встреча молодого инженера с матерью и невестою.
Если есть на земле полное счастье, то Борис Иванович испытал его в этот день.
Он переходил из объятий в объятия, и в этом семейном празднике видную роль играл и Егор Никифоров, по настойчивому требованию Марьи Петровны живший в высоком доме и сменивший свое рубище на длиннополый сюртук и сапоги бураками, обыкновенный костюм старых сибиряков — купцов и золотопромышленников.
После радостного и продолжительного первого свидания с живыми, не были забыты и мертвые.
На другой же день по приезде, все отправились на дорогие могилы Арины и Бориса Ильяшевича.
Борис Иванович поселился в высоком доме и ездил в Завидово только по делам службы.
Свадьба назначена была по истечении срока годичного траура.
Все, несомненно, сулило в будущем счастливые, беспечальные дни отживающим свой век старикам и радужное продолжительное будущее женеху и невесте. Мрак, тяготевший над высоким домом в течение четверти века, рассеялся, и все кругом залито было ярким солнечным светом.
Борис Иванович написал длинное письмо в Петербург Звегинцевым, описывая им свое счастье и прося у них, как у своих приемных родителей, благословения на брак с Татьяной Егоровной Никифоровой.
«При первой возможности я приеду в Петербург и привезу к вам мое сокровище», — так закончил он свое послание, в котором рассказал откровенно все, что узнал от Гладких и от своей матери.
Марья Петровна и Таня не чувствовали под собою ног от радости и полноты счастья. Они обе усердно занимались приготовлением приданого.
Иннокентий Антипович был тоже совершенно счастлив и доволен.
У одного Егора Никифорова порой в глазах светилась грусть, когда он смотрел на счастливые лица обитателей высокого дома. Он старался скрыть эту грусть, это томящее его предчувствие стерегущего высокий дом несчастья от окружающих, и это было для него тем легче, что эти окружающие, счастливые и довольные, не замечали странного выражения его глаз, а, быть может, приписывали его перенесенным им страданиям на каторге и в силу этого не решались спросить его.
Год траура по Петру Иннокентьевичу уже приближался к концу, когда новое горе, поразившее обитателей высокого дома, вызвало новое препятствие для Бориса Ивановича и Тани в осуществлении соединения их любящих сердец перед церковным алтарем.
Умер Егор Никифоров.
Он угасал тихо в течении нескольких месяцев. Видимо, какая-то гнетущая мысль иссушивала ему мозг, расслабляла тело и вела его к открытой могиле.
Эта мысль была о будущности Марьи Петровны, ее сына и Тани, его дорогой, боготворимой им дочери.
Он не огорчал окружающих его ни одним намеком на мучившее его в последнее время тяжелое предчувствие и умер на руках Татьяны Петровны, благословив ее и простившись с Иннокентием Антиповичем, Борисом Ивановичем и Марьей Петровной…
— Похороните рядом… с Ариной… Господи, да будет святая воля Твоя! — были последние слова умирающего.
Его желание было исполнено, и он нашел себе вечное упокоение рядом со своей любимой женой. Искренние слезы всех обитателей высокого дома проводили до могилы этого самоотверженного, благородного человека.
Татьяна Петровна, сделавшись круглой сиротой, была безутешна.
Первый месяц окружающие молодую девушку примирились с ее отчаянием, хотя и старались по возможности утешить, но затем стали беспокоиться. Постоянные слезы, нередко истерические рыдания, оканчивающиеся припадками, конечно, разрушительно действовали на здоровье Татьяны Петровны. Она исхудала, побледнела, стала нервной и раздражительной.
— Надо спешить со свадьбой! — говорила Марья Петровна, угадывая, что кроме горя есть и другие причины нервного расстройства молодой девушки.
Против этого восстал Иннокентий Антипович. Смерть Егора Никифорова поразила его не менее Тани. Только после смерти этого самоотверженного человека он понял, как он любил его и какого благодетеля лишился высокий дом.
— Не успели зарыть отца в землю, как уже и свадьбу играть… — мрачно заметил он.
— Но кто знает, что это ее отец?.. — попробовала было возразить Марья Петровна.
— Как кто?.. Мы… Этого, кажется, более чем достаточно… Неужели вы думаете, что мнение других важнее мнения человека о самом себе… Я не ожидал этого от вас…
Марья Петровна объяснила причины, которые привели ее к мысли об ускорении свадьбы.
— Пустяки! Нашли тоже утешение в горе… У ней, чай, обо всем этом и в мыслях-то нет… а вы…
Он укоризненно покачал головой. Марья Петровна молчала.
— Потерять такого человека, как Егор… тяжело и не для дочери… да еще такой, которая и узнала-то его менее года перед смертью…
Иннокентий Антипович вздохнул. Он оказался почти правым. Время взяло свое, Таня успокоилась и на ее лице даже появилась, хотя и как редкая гостья, улыбка.
Борис Иванович, под влиянием Гладких, на которого он смотрел как на второго отца любимой девушки, согласился и не подымал вопроса о свадьбе, пока впечатления горькой утраты окончательно не смягчатся временем в сердце его невесты.
Он был доволен тем, что жил под одною с ней кровлею, дышал одним воздухом и не уезжал из высокого дома, где он безусловно был счастлив под живительными лучами ласки матери и горячо любимой девушки, его будущей жены.
В чуткое сердце одной Марьи Петровны закралось сомнение в радужной будущности молодых людей: такое долгое откладывание свадьбы не предвещало, по ее мнению, ничего хорошего.
Эту мысль она хранила, впрочем, в самой себе.
Особенно утвердило ее в том то обстоятельство, что это роковое предчувствие начало сбываться.
Нравственное постепенное исцеление Татьяны Петровны не шло далеко рука об руку с исцелением физическим. Напротив, глубокое горе и отчаяние, которым она предавалась в течение полутора месяца,
