— Мудрый мужчина. Я дважды выходила замуж, и каждый раз это кончалось одинаково. Как в старых анекдотах. Приезжает муж ночью из командировки, ищет пижаму и находит в ней чужого мужчину. В моем случае это была ночная рубашка, но от этого было ничуть не смешнее.
Тишина.
Монотонный шум мотора, дуновение ветра.
— Время бежит, и уже нет желания пытать судьбу в третий раз. Становишься рассудительной и теряешь смелость. Хочется сохранить хотя бы остатки уверенности, поэтому живешь так, чтобы уж нечего было терять. Но это не жизнь, это просто какой-то период полураспада. Будущего нет, одно только настоящее. Тоскуешь о том, что потеряла, и боишься того, что имеешь. И вот теперь у меня остались только развалины Карфагена, это работа лет на десять, а потом — посмотрим, как вы сказали.
— Но, Генричка… — сказал он успокаивающе. Он убрал руку с руля и осторожно накрыл ее ладони, сложенные на коленях.
— Я знаю, знаю! Извините, что говорю об этом. Ирифи вызывает у меня депрессию. С самого утра я ни на что не гожусь. Сначала мне пришло в голову, что я совсем одна, затерялась в чужом мире, — бросилась вас искать и не могла найти. Обежала порт, зашла на базар, а потом на пляж… Где же вы на самом деле пропадали до обеда? Ведь самолет улетает совсем рано? — и внимательный взгляд следователя.
— Масса дел, в Габесе у меня всегда масса дел, — вздохнул он притворно. — Заказать запчасти, ремонт машинного парка… и продовольствие для сорока человек тоже не пустяк. Потом я на минуту прилег отдохнуть…
— Не лгите, доктор! — сказала она резко. — Я видела вас, когда вы шли мимо пляжа. Не успела я дойти до отеля, как вы уже спали как убитый. Что с вами случилось? Только не выдумывайте, что проводили время в веселом квартале, все равно не поверю! Вы и теперь как выжатый лимон, только гляньте на себя! — И она наклонила зеркало заднего вида так, чтобы он мог посмотреться.
— Ничего особенного, коллега… — Он уже не называл ее по имени. — Просто масса работы, тяжелый день. Дует этот проклятый ирифи, давление падает все ниже, а это действует мне на нервы. Не привык к таким резким скачкам. Лучше всего поспать…
— Как хотите… Но вспомните, что исповедь изобретена две тысячи лет назад и покуда это самое лучшее лекарство для перегруженной совести. Мне вот уже полегчало. Можете тоже исповедаться, можете даже говорить правду. Всю правду. Нас не связывают никакие обязательства и расчеты. Через минуту расстанемся и бог знает когда увидимся… притом вы всегда сможете избежать встречи со мной.
— Как раз этого я бы не хотел, я хочу как можно скорее вновь вас увидеть. Но теперь для исповеди нет времени: через минуту мы будем на базе, и я объясню вам, как добираться дальше. От нас до оазиса Тамезрет приблизительно двадцать километров. Держите все время на восток, компас надежный. Через десять километров увидите нефтепровод и вдалеке пальмовые рощи. Там начинается оазис. От Тамезрета до Матматы нормальная дорога, а от Матматы — шоссе. До Мединина оттуда приблизительно шестьдесят километров, — он посмотрел на часы, — к вечеру доберетесь.
— Не беспокойтесь, я уже туда когда-то ездила. — Она потрогала щеку. — Снова начинает побаливать, это меня подгонит.
— Это все из-за проклятого ветра, но Шольц, конечно, вам поможет, положитесь на него.
— Надеюсь на это, — вздохнула она. — Как раз теперь мне некогда ездить по докторам. Мы открыли прекрасные мозаичные полы. Пока я не совсем уверена, римские они или пунические. Мне нужно как можно скорее провести консервацию. В качестве шпаклевки использовалось какое-то вяжущее вещество, но оно уже совсем не держит — это указывает на то, что не применяли обычную римскую технику. Как только укрепим, можете на них поставить буровую вышку.
— Вы страшно любезны, пани доктор, — сказал он без тени улыбки и поцеловал ей. руку. Рука беспомощно замерла в его ладони. Он ощутил только слабое пожатие. На мгновение их взгляды встретились.
— Я видела здесь уже много мозаик. Виргилий и две его музы, баптистерий позднего римского периода… Настоящий бассейн, составляющий единое художественное целое с мозаичным полом. Его пронизывает влияние трех культур. Египетской, римской и христианской. Но то, что нам удалось открыть теперь.
Вдалеке, возле складки местности — а может, это был уже бархан, — виднелся палаточный лагерь. Удобные двойные палатки для европейцев и высокие островерхие шатры тунисских рабочих. В центре, как символ жизни, пузатая печь для выпечки хлеба. Разбивка лагеря всегда начинается с такой вот печи. Остальные продукты привозят из ближайшего поселка или покупают у кочевников. База Бир-Резене располагалась около тысячелетнего колодца того же названия, на перекрестке караванных путей, ведущих к Кебили и Доузу. Путь до Кебили шел на запад через Джаридские солончаки и Таузар, а дорога через Доуз продолжалась до оазиса Фегоасси, последнего на юге поселения у порога Великого Восточного Эрга. Дальше уже ничего не было, только ПЕСОК, ПЕСОК, СМЕРТЬ и снова ПЕСОК.
— Минуточку! Постойте же, Генрика! — закричал он испуганно, когда, высадив его у первых палаток, машина снова тронулась.
Она нажала на тормоз и выглянула.
— Самое-то главное… — Он пошарил в заднем кармане брюк и подал ей письмо. — Конечно, ничего бы не случилось, но мне нужно еще кое о чем договориться с Шольцем, так что передайте ему.
— Конечно. Завтра утром я остановлюсь у вас.
— Наверное, в это время я буду уже в поле, мы встаем рано. О машине не беспокойтесь, вернете при случае. Оставьте только записку, как у вас все устроится. Буду о вас думать, — сказал он серьезно. Она не ответила. Только испытующе глянула на него, подняла руку в знак приветствия и включила скорость. Еще минуту она видела в зеркале заднего вида, как он стоит неподвижно и смотрит ей вслед. Потом повернула на северо-восток, и он исчез за облаком красноватой пыли.
Она устроилась поудобнее, лицо ее сразу обмякло. Одна. Теперь ей не нужно больше быть очаровательной женщиной или опытным специалистом. Она слегка прибавила газу, машина набрала скорость. Наедине с собой, со своим внутренним миром, с тем, что и самой не до конца понятно. Ни пустыня, ни выжженный растрескавшийся Эрг уже давно не пугали ее. Она любила эти минуты одиночества, бесконечного простора, убегающей вдаль дороги. В такие минуты ее переполняло чувство покоя и облегчения. Ни о чем не жалеть, ни о чем не мечтать. Что такое ее незначительные проблемы перед лицом этих вечных просторов…
На мгновение она задумалась о том, не была ли слишком доверчива, не следовало ли держаться сдержаннее. Слишком большая откровенность может показаться неприятной. Ей ведь не двадцать лет, чтобы вести себя как неопытная девушка. Но она тут же выбросила эти мысли из головы. Бог его знает, понял ли что-нибудь из того, о чем она говорила, коллега Винтер, этот старый холостяк? А что у него у самого за тайна? Или нет никакой?
Чем старше человек, тем все для него труднее. Взаимопонимание, сближение… А тут еще разум. Разум — самый большой враг. Как только начнешь размышлять… Но даже и об этом не хотелось думать. Она предоставила мыслям течь свободно, перескакивать с одного на другое. Мотор монотонно тарахтел. Жар раскаленной земли и пыль пустыни. Чувствуешь, как оседает она на губах, как хрустит на зубах и вызывает во рту сладковатый привкус.
Этот привкус вдруг напомнил ей давнее прошлое, тот день, когда она убежала из Гданьска. Тогда она возвращалась домой после первой полугодовой экспедиции в Египте. Как она тогда была восхитительно молода и восторженна. Муж работал конструктором на гданьской верфи, и со дня бракосочетания они жили в небольшом домике, оставшемся ему от родителей. В Варшаву она прилетела поздно вечером, скорый поезд привез ее в Гданьск около часу ночи. Она нарочно не написала, когда приедет. Работы закончились на неделю раньше, ей хотелось удивить Ежи. Такси так поздно поймать не удалось, и она тащилась домой почти целый час с огромным чемоданом. Но тогда это для нее были пустяки. Она была полна энергии и упоения собой после успешно завершенной работы. Ее первый большой успех. Кое-что она значит, кое-чего добилась, а теперь не может дождаться, когда снова увидит знакомый дом, свой и Ежи родной дом. Его удивленное и восторженное лицо.
Она тащилась безлюдными ночными улицами и громко смеялась. Преподнесет ему великолепный
