Он кричит – ну так неси ее сюда скорей. Не видишь, что тут творится?
Я возвращаюсь в прихожую, перешагиваю через всякую ерунду, а по дороге оборачиваюсь и смотрю, как за мной остаются следы. На ковре, потом на паркете – вообще везде. Ужасно красиво.
Я иду и думаю – вот это любовь. После такого Люся точно должна успокоиться. Мне бы, во всяком случае, хватило надолго.
Потому что квартира Аллы Альбертовны была похожа теперь на столицу Югославии город Белград после налета американской авиации. Люся с Кристобалем не занимались своими делами, видимо, только на потолке. Поэтому люстра и уцелела.
А еще они распатронили зачем-то мешок с мукой, который Алла Альбертовна выменяла на свои ваучеры, и по всей квартире теперь лежал толстый красивый слой почти настоящего снега.
Как в детстве под елкой на Новый год. Только там он был из ваты и таким бугристым комком. А тут – ровненький и везде. Даже на кухне.
Вот ваш валидол – говорю я профессору. Может, еще чего-нибудь принести?
Он говорит – нет, пока ничего не надо.
Я думаю – да, не повезло Алле Альбертовне, что именно рядом с ее кабинетом не было очереди. Зато Люся теперь перестанет какать профессору на постель.
Но у самой Люси на этот счет оказались другие планы.
Профессор с каждым днем грустил все сильнее, а Люся гадила ему на одеяло все чаще. Чтобы уберечься от нее, ему, наверное, надо было уже вообще не вставать. Лежать, как египетская мумия в музее имени Пушкина, и вздыхать по своей ушедшей жизни. Но он зачем-то ходил в институт, где ему уже давно не платили зарплату, и читал там свои лекции, которые никому не были интересны.
А Люсе этих уходов вполне хватало.
Мы пробовали запирать ее в туалет – там, где стоял лоток с газетами, – но она поднимала такой крик, что два раза прибегали соседи. В первый раз они подумали, что кто-то истязает ребенка, а во второй раз сказали профессору, что подадут на него в суд.
Я им ответила – подавайте, но профессору все равно стало плохо. Как только он пришел в себя, его заинтересовало – откуда взялась эта сумочка и всякие медицинские инструменты. А я ему сказала, что в поликлинике, кроме Аллы Альбертовны, врачей еще полным-полно, и у каждого, между прочим, свой кабинет. Когда он спросил – как я привела его в чувство, я ответила, что пусть это его не волнует.
Вам знать не надо – говорю. Вы и так много знаете.
Он смотрит на меня, морщится сначала, потом улыбается и говорит – ты прямо Экклезиаст.
Я говорю – да нет. Просто много будешь знать – скоро состаришься.
Но ему становилось все хуже. Я уже всерьез начинала бояться, что во время следующего приступа моя новая книжка окажется бесполезной. Надо было срочно принимать меры.
А может, нам снова к Алле Альбертовне съездить? – говорю я ему. Потанцуем енку на Чистых Прудах. Я у нее в прихожей новые обои поклеила.
Он говорит – да, очень интересная женщина.
Я говорю – ну так как?
Он вздохнул и отказался. Надо – говорит – иметь мужество принимать обстоятельства такими, как ты их заслужил.
Я говорю – вы это где вычитали, такую военную хитрость? В мемуарах графа Суворова?
А на следующий день предложила ему позвонить его беглой «тугезе».
Это обстоятельство – говорю ему – вы ведь, кажется, тоже заслужили. Взяли ее штурмом, как русские войска крепость Измаил. Помните анекдот про директора школы?
Он говорит – нет, не помню и не хочу его знать, и даже думать не смей никуда звонить по телефону.
Я говорю – я и не по телефону могу. Запросто можно сесть на метро и доехать. Она ведь у этого старпёра из КГБ живет. Ой, простите.
Он говорит – да, да, именно у старпёра. Только, если ты туда отправишься, я пойду за тобой и столкну тебя в метро прямо на рельсы.
Я говорю – да ладно вам. Не столкнете.
Он помолчал, посмотрел на меня и потом говорит – нет, правда, столкну. Вот увидишь.
Я говорю – ну и пусть тогда Люся валит вам на постель. Тоже мне, Терминатор нашелся. Терминатор- обосратор.
Потому что мне вдруг стало очень обидно. Очень-преочень.
И я сказала – в гробу я видела таких толкальщиков. В белых тапочках.
А он говорит – твоя речь изуродована идиомами и затасканными метафорами. Ты пуста и банальна, как все эти устойчивые сочетания, порожденные плебейской культурой. И в голове у тебя один мусор.
Я говорю – за мусор ответите.
Он говорит – пошла вон.
После этого не виделись дней, наверное, пять. Я без конца спрашивала Володьку – почему у него отец такой дурак, а он пожимал плечами и опять утыкался в свою новую книгу. Я ходила по комнате и говорила ему, что «Битлз» меня достал, но он снова пожимал плечами.
В конце концов, решила заскочить к профессору. Ровно на одну минутку.
А то вдруг он уже там того. И никто ничего не знает.
Но он был совсем не того. Даже наоборот.
Вы зачем водку-то пьете? – я ему говорю. С ума, что ли, сошли? Делать нечего?
А он мне – а-а, это ты, кладезь народной мудрости. Хочешь, я тебе тоже считалочку расскажу? Есть одна про меня. Как будто специально написана.
Я говорю – какая?
Он встает на ноги, покачивается и говорит – шишел-мышел, этот вышел. И показывает на себя.
Я говорю – слишком короткая. Не знаю я этой считалки. Вы бы лучше в зеркало посмотрели. А еще профессор.
Он говорит – я не профессор, а старпер. И чего это, интересно, я не видел в твоем зеркале? Нет там меня. Я «шишел-мышел этот вышел». Володька бы сказал – вне игры. Смотрит еще футбол?
Я говорю – смотрит. И читает про «Битлз».
Профессор говорит – он такой. С ним надо ухо держать востро.
Потом как засмеется. Вот видишь – говорит – и я от тебя заразился. Припал к источнику народной иносказательности. Эзопов язык для бедных. Шуточки-прибауточки.
Я говорю – может, хватит водку-то пить?
Он отвечает – а кто здесь пьет? Здесь у нас таких нету. Не наблюдается.
Я говорю – ну, давайте, давайте. Вот возьму и вылью все что осталось в унитаз.
Он зажмурился и говорит – я возвращаю молодость.
А я ему – вы знаете, у меня отец тоже по этому делу. Любит молодость возвращать.
Профессор смотрит на меня и качает головой – ничего ты не понимаешь, нелепая девушка. Знаешь, что сказал Оскар Уайльд?
Я говорю – и Оскара Уайльда я тоже в гробу видела.
Но он продолжает – так вот, порывистая глупая девушка, этот замечательный ирландский писатель сказал, что снова стать молодым очень легко. Нужно просто повторить те же ошибки, которые совершил в молодости.
Я говорю – клево. Тогда я, видимо, вообще, не состарюсь, блин, никогда.
Он смотрит на меня, долго о чем-то думает и потом начинает кивать – слушай, а может быть. Почему нет? Вполне возможно. Что, если действительно не прекращать делать ошибки? Тогда ведь не придется их повторять. Все в первый раз, который просто растягивается во времени. Это же замечательно. Послушай, смешная беременная девушка, ты – настоящий Эйнштейн. Пришла и открыла новый закон относительности.
Я говорю – чего это вы там бормочете? И не надо, пожалуйста, меня так называть. Какая, блин, я вам девушка? Я Дина.
А он говорит – ну пошли, Дина, совершать ошибки. Есть у меня на примете одна.
