— Совершенно верно, — сказал профессор. — Дело в том, что, очнувшись на островке, я, между прочим, хватился коврика, того самого коврика, о котором я уже упоминал, коврика, которым я завладел накануне по всем правилам искусства. Но на острове коврика не было. Так, по крайней мере, мне показалось. Но должно быть, я ошибался. Когда появился мой смуглый друг и приветствовал меня поклоном под сенью песчаного холма, я увидел коврик под моей седельной лукой.
— Тебе вернул его джинн, — прохрипел марабу. — Я кидал в тебя каменьями! Я взял коврик силой! Но не силой, а хитростью, не покупкой, а кражей, не правдой, а обманом — так переходит из рук в руки священный ковер.
Здесь я, Ибрагим, сын Салиха, осмелился вставить слово дрожащим голосом:
— Племянница моя Амина, — сказал я, — только что рассказывала о чудодейственном коврике, принадлежавшем некогда трем багдадским нищим. Он переходил из рук в руки именно так, как объяснил марабу. Наверное, это тот самый ковер, о котором идет речь.
— Безусловно, — сказал профессор. — Итак, мой смуглый друг поднялся и приветствовал меня упомянутым поклоном. Что я сказал тебе, марабу?
— Ты сказал, господин: «Видишь коврик? Я сначала его не заметил, а теперь вижу. А ты его видишь, марабу?»
— Правильно. А что ты ответил, марабу?
— Я ответил: «Вижу и повинуюсь. Он добыт хитростью, кражей и обманом. Коврик твой, и сила коврика к твоим услугам».
— А я что ответил?
— Ты сказал: «Я хозяин волшебного коврика и хочу видеть его джинна. Вызови джинна!»
— Правильно. А ты что ответил?
— Я сказал: «Господин, этот джинн свирепого вида. На него нельзя глядеть без содрогания. Это — невероятный джинн, чудовищно злобный, и Аллаху угодно было наделить его всей силой, доступной джиннам. Не нужно, господин, отмени свое приказание!»
— Так ты сказал. Верно! Тогда я спросил тебя, видел ли ты сам джинна. Ты видел его?
— Часто, господин, но не чаще, чем было нужно. Вид его таков, что люди бросаются ничком на землю, чтоб от ужаса не потерять сознания. Страшный пар струится из его ^ноздрей и ядовитого насмешливого рта. Он может раздавить, как червяка, человека, который его потревожил. Не надо джинна, отмени свое приказание, господин!
Марабу говорил с шипением, как шипят сырые дрова, и глаза его пылали неистово. Все, кто был в комнате, от Башира до вооруженных людей, содрогнулись. Профессор выждал мгновение и снова обратился к марабу.
— Что сказал я тогда? — спросил он, понижая голос.
— Господин, — закричал марабу, — ты сказал: «Пусть земля и небо разверзнутся, пустыня станет морем и все черти вылезут из своих купален, все равно, вызывай джинна!»
Все в комнате содрогнулись. В наступившей мертвой тишине профессор прошептал:
— На это я ответил: «Два моих друга странствуют в опасности бесчисленных ночей. Ты, марабу, открыл мне это сам. рассыпая песок на коврике. Я хочу знать, в чем заключается опасность. Я хочу знать, где эта опасность. Я хочу знать, где мои друзья. Вызови джинна!» А ты что ответил?
— О хозяин коврика, не стоит заклинать джинна. Я знаю, где твои друзья. Прежде чем ты отнял у меня ковер хитростью, кражей и обманом, я прочел это в узорах песка с помощью духа. Ради этого не стоит тревожить страшилища.
Все присутствующие испустили стон облегчения. Все, от вооруженных людей до Башира, боялись, что рассказ дойдет до заклятия джинна и что будет описано его лицо. Профессор сказал:
— Так сказал ты, а я крикнул: «Ты знаешь, где они? Веди меня к ним немедленно!» И тогда ты привел меня в этот дом. в дом Башира, сына Абдаллы.
Он помолчал немного и, повысив голос, прибавил:
— Башир, сын Абдаллы, в восьмом колене сын Абдаллы, сына Башира, я рассказал тебе, как я сюда попал и почему я здесь в неурочное время.
Башир обмахнулся веером.
— Ты рассказал мне сказку, как Амина. И одного ты не сказал: зачем ты, собственно, сюда пришел?
— Я пришел за моими друзьями.
— Тебе нелегко будет увести их против моей воли.
— Я и не думаю уводить их без твоего согласия. Я приношу более чем достойный выкуп за их освобождение.
— А что же?
— Коврик твоих праотцев, украденный двести лет тому назад другом Тотлебена Абу-Лагдаром и с тех пор укрепившийся в его семье.
Башир презрительно фыркнул:
— Ты приносишь тряпку и говоришь: вот коврик твоих праотцев. Почему ты знаешь, что это тот самый коврик?
— Коврик твоих праотцев был белый, красный и желтый?
— Да.
— Он уже тогда был старый и потертый?
— Да, — неохотно согласился Башир.
— Были у него особые приметы? Слышал ты когда-нибудь о них?
— Нет!
— Ты никогда не слышал, что нити коврика складываются в подобие лица злого, ехидного, глумливого лица, точь-в-точь как у коврового джинна?
— Нет, — крикнул Башир.
— Ну так смотри, и увидим, посмеешь ли ты на него глядеть, — сказал профессор и развернул коврик, спрятанный у него под полой.
Я увидел коврик длиной в три фута, красный, белый и желтый, как пустыня, источенный годами, протертый коленопреклонениями. А посредине я заметил очертания ехидного, злого лица с широко раскрытым ртом. Я содрогнулся, и все содрогнулись в комнате, от Башира до вооруженных людей.
— Вот, — сказал профессор, — вот коврик твоих праотцев, сотни лет приносивший семье твоей успехи и счастье выше всякой меры, о Башир. Если б кому из предков твоих дано было выбрать между ковриком и заодно похищенными драгоценностями, он выбрал бы коврик. Я не мелочен. Даю тебе коврик вместе с магической силой в обмен на свободу моих друзей.
От напряжения все в комнате затрепетали. Марабу упал перед ковриком на колени и поднял длинные жилистые руки, как поднимает кактус свои искривленные листья. Помня предложение, сделанное Баширом в прошлую ночь французу, я ждал, что он немедленно откликнется на предложение профессора, но Башир и не думал соглашаться. Лицо его, при виде ковра смертельно побелевшее, вдруг оживилось новым, ехидным выражением, причина которого от меня ускользала. Вскоре я ее понял.
— Коврик твой, говоришь? — сказал Башир. — Но, по рассказу твоему, ты присвоил также и сокровища, исчезнувшие вместе с ковриком. На каком же основании ты удерживаешь одну украденную вещь преимущественно перед другой? На каком основании ты ставишь мне условия?
Профессор слушал его с побелевшим не меньше, чем у Башира, лицом. Но бледность его объяснялась потерей крови, а не душевным волнением. Он слегка пожал плечами, и я, знающий ухватки европейцев, понял, что это значит. «Я так и знал!» — гласило это пожатие плеч.
Башир закричал:
— Кто ты такой, чтоб ставить мне условия? Я знаю все о тебе и твоих друзьях. Я знаю, что власти ограничатся таким же легким, как твое, пожатием плеч, когда узнают, что вы трое исчезли бесследно, как исчезли многие в пустыне и Шатт-эль-Джериде. Сокровища в моей власти и коврик в моей власти.
— Ты забываешь одно, — сказал профессор. — Коврик берется хитростью, а не силой.
— Надоел мне этот ребяческий лепет! — крикнул Башир и обратился к вооруженным слугам: — Возьмите его на прицел! Отберите у него все! Пристрелите его, если он будет сопротивляться!
