запись: «У нас изменилась политика: разрешена свободная торговля; театры, трамваи, печать и т. д. стали платными. Но Ленин сохранил в России оазис социализма — учреждения и их служащие, предоставив другим жить капиталистически. Насколько можно предугадать, вторая стадия нашей революции пройдет в соревновании и борьбе двух начал: социалистического и капиталистического».
«Капиталистически» начала жить прежде всего деревня. Возвращение к нормальной жизни шло не без труда: в 1923 году промышленные предприятия, охваченные жаждой прибыли резко поднимают цены на свои товары. Возникают, по выражению Троцкого, «ножницы» между ценами на промышленные и сельскохозяйственные товары. В 1924 году эти «ножницы» закрываются: партия бросает лозунг «лицом к деревне»; смычка рабочих и крестьян объявляется основой государственной политики. Посевная площадь достигает 80% довоенной. Бухарин призывает крестьян: «Обогащайтесь, развивайте свои участки, не бойтесь рестрикций». Сталин в праздничный день 7 ноября 1925 года объявляет: «Теперь задача состоит в том, чтобы установить прочный союз со средним крестьянством...»
Восстанавливается и промышленность, хотя это, естественно, происходит медленнее, чем восстановление сельского хозяйства. Принцип материальной заинтересованности, введенный в промышленности, создание производственных объединений, получавших капиталистическое название — «тресты», и ведущих работу на началах хозрасчета с целью извлечения прибыли, способствуют быстрому восстановлению предприятий. Особенно быстро развивается мелкая промышленность, обслуживающая крестьян — она не нуждается в крупных капиталовложениях, быстро возвращает вложения. Развивается фабрично-заводская промышленность, удовлетворяющая нужды потребителей, выпуская предметы ширпотреба. Расширение рынка способствует быстрому восстановлению и развитию этой промышленной группы. Медленно восстанавливаются предприятия тяжелой промышленности.
Оборотной стороной восстановления промышленности на основе принципа прибыли была безработица. В октябре 1921 года было 150 тысяч безработных, а в начале 1924 года — 1 240 тысяч. Рост безработицы был связан не только с увольнением лишних рабочих предприятиями, заботившимися о повышении прибыли, но и с миграцией крестьян в города. Одновременно с безработицей ощущалась острая нехватка квалифицированной рабочей силы.
Требования повышения производительности труда, которая «добивалась путем интенсификации труда рабочего и лишь в малой степени путем улучшения техники организации производства или улучшения технического оборудования предприятия», вызывали активное недовольство рабочих. Тем более, что повышение производительности труда не сопровождалось повышением зарплаты. Весной 1925 года в крупных промышленных центрах, в том числе в Москве и Иваново, проходит волна рабочих забастовок с требованием повышения заработной платы. В 1925 году нарком финансов Сокольников признает, что «на восьмом году советской власти» заработная плата в металлургии, на шахтах и железных дорогах достигла довоенного уровня.
Средняя заработная плата в 1925 г. составляла 40 червонцев. М. Ларсонс сообщает, что в 1923 г. нарком получал (кроме квартиры) 210 червонцев. М. Шагинян приводит бюджет работницы ткачихи с ленинградской фабрики «Красный ткач». Ее заработок составлял 43 червонца. За месяц она израсходовала: пудра — 1 руб., гребенка — 2 руб., пиво, папиросы, журналы, газета, починка обуви— 3 руб., два раза была в бане, один раз в театре — 1 руб., пять раз в кино — 2 руб. 80 коп.; обед: щи или суп, макароны, завтрак: чай, ситный. Куплено на 85 руб.: пальто, шуба, сапоги, ботинки, 6 смен белья, платки, косынки. Обследователь бюджетов тульских рабочих дает такие примеры: семья чернорабочего оружейного завода, заработок по низкому 3 разряду, семья состоит из 5 человек — двое взрослых, трое детей. «Вследствие плохого питания дети бледны, вид у них нездоровый. В течение месяца только отец, который часто болеет, и младший сын, получали белый хлеб и в небольшом количестве молоко, вообще же питание семьи плохое: мяса за три месяца потреблено 6 фунтов, сахару 2 фунта, да и черный хлеб потреблялся в весьма недостаточном количестве: менее 5 фунтов в день на пять человек. За весь год ничего не приобреталось из хозяйственных вещей, а также из одежды и обуви, за исключением 1,5 м. ситца на рубашку учащемуся мальчику». Соседняя семья рабочего, получающего по высокому 7 разряду, «состоит из 6 человек — 2 взрослых и 4 детей. Тяжелое положение и скудность питания объясняются не столько недостаточным заработком главы семьи, сколько многосемейностью и полнейшим отсутствием одежды и обуви».
Введение НЭПа вызвало к жизни— нэпманов, «новую буржуазию» социальную группу, лежавшую как бы за пределами советского общества: они не имели права голоса, не могли быть членами проф. союза, их дети не могли учиться в вузах. Их существование было результатом поворота в советской политике, и они хорошо понимали, что завтра или послезавтра другой поворот подпишет им смертный приговор. Новая экономическая политика нуждалась в нэпманах, но питала к ним отвращение. Частных дельцов не оставляет чувство временности, чувство жизни на вулкане. Поэтому в частную деятельность бросаются прежде всего авантюристы, спекулянты, надеющиеся как можно быстрее сорвать куш, израсходовать его и — скрыться от недремлющего ока ГПУ. Враждебность советской системы частной инициативе, но также и нежелание частников вкладывать капиталы в промышленность (предприятие долговременное), вела к тому, что на протяжении всего периода НЭПа доля частной промышленности в валовой продукции всей промышленности была незначительной. В 1925 году она составляла 3,8%. Значительно более важную роль играли частники в торговле. Перепись 1923 года показала, что оптовая торговля находилась на 77% у государства, на 8% у кооперативов, на 14% в частных руках, а розничная: у государства 7%, у кооперации 10%, у частников 83%.
Присутствие в советском общественном организме чужеродного капиталистического тела создает особую атмосферу НЭПа: с громкими процессами взяточников, соблазняющих коммунистических аскетов роскошной жизнью, с шикарными ресторанами и игорными домами, доход от которых идет на помощь беспризорным детям, с легендами о благородном налетчике Леньке Пантелееве, бывшем моряке- революционере, грабящем нэпманов. Нэпманов делают виновными в деморализации коммунистов, в массовом распространении алкоголизма. Вопрос: разрешить или не разрешить производство алкоголя в стране светлого будущего вызвал долгие споры среди большевиков. До революции они беспощадно критиковали «пьяный бюджет» царского правительства. Теперь предстояло либо оставить, введенный Николаем II в начале первой мировой войны «сухой закон», либо отменить его. Аргументом сторонников водочной монополии было широкое распространение самогонки и невозможность иным образом получить крупные средства. А. Микоян, приехавший в 1920 году в Нижний, слышит от Молотова, что в губернии «среди партийцев немало случаев морального разложения, злоупотребляют спиртными напитками». Микоян замечает: «Тогда в стране были полностью запрещены производство и продажа алкогольных напитков». В 1922 году
А. Сольц, «совесть партии», объяснял: «Когда окружающая жизнь тяжела, когда нет сил и надежды ее изменить, то является желание вообразить ее, представить ее себе иной; для этого надо усыпить разум, утихомирить силу критики. Это и достигается алкоголем. Выпьешь — все горести забудешь, все трудности
