спинках были вырезаны затейливые гербы бывшего владельца. Вместе со стульями в комнату Арсения перекочевал из кладовой учреждения мраморный умывальник, который даже пылкая фантазия завхоза не могла приспособить к деловой обстановке канцелярии. Умывальник был огромный, в его бак вмещалось несколько ведер воды, которую приходилось таскать из колонки с угла улицы. «Роскошную» обстановку дополняла «буржуйка» — печурка, сколоченная из листов жести. Она посажена на четыре кривые ножки, в одной из ее стенок дверка. От «буржуйки» к окошку, изгибаясь, вьется черная труба. Стена, возле которой проходит труба, густо закоптела, а на паркете рядом с «буржуйкой», как язвы, чернеют выжженные места. Обычно Ванда по нескольку раз в день топила «буржуйку». Растопив, она садилась возле нее на стул и смотрела в огонь. Пламя, пожиравшее дрова, казалось ей то диким зверем, то мятущейся душой грешника.
Из Елизаветграда Ванда вернулась в смятении. Ни слова не сказала она мужу о встрече с Вовкой. Она ужасалась тому, что молчала, и все-таки молчала.
На окнах мороз нарисовал волшебные цветы и звезды, за стенами дома беснуется ветер. Зябко кутаясь в платок, Ванда стоит у стола, в руке у нее книга. Рука дрожит. От холода? Арсений Александрович, накинув на плечи бушлат, склонился над тетрадкой. Он сжимает деревянную ученическую ручку сильными, огрубевшими пальцами.
— Как выделяется прямая речь? Ты помнишь? — спрашивает Ванда, и голос ее слегка дрожит.
— Помню.
— Тогда пиши: «Овод приподнялся, опираясь на колено врача, и широко открытыми глазами посмотрел на распятие...»
Ванда медленно прошла от стола к «буржуйке» и отчетливо повторила прочитанную фразу. Скрипя пером, Арсен шевелил губами.
«— Падре, ваш бог... удовлетворен?..» — диктовала Ванда.
«— ...Ваше преосвященство!
Монтанелли поднял глаза:
— Он мертвый...
— Да, ваше преосвященство. Не уйти ли вам отсюда? Это тяжелое зрелище...
— Он мертвый, — повторил Монтанелли и посмотрел на лицо Овода. — Я коснулся его, а он мертвый...»
Арсен перестал писать. Он снова остро переживал сцену расстрела Артура, которую знал почти наизусть.
Закончив ежедневный урок русского языка, Ванда похвалила мужа:
— Ты способный ученик. Очень способный!
— А учительница-то какая! — Рывчук закружил жену по комнате.
Ванда обвила руками шею Арсения, прижалась к его небритой щеке.
— Скажи, ты очень любил Катерину?
Арсений Александрович остановился и осторожно опустил Ванду, помешал кочергой в печурке. Начавший было угасать огонь вновь взметнулся, в печке загудело.
— Сколько лет прошло. Стоит ли вспоминать?
— Ну а если бы она оказалась жива?
— Если бы да кабы...
И Ванда еще раз поняла, что рассказать Арсению о встрече с его сыном свыше ее сил.
Вовка сидел на печке, когда Яков Амвросиевич вернулся из магазина. Его глаза казались еще более выпученными, усы щетинились, как пики. Оглядев комнату, он почему-то шепотом позвал:
— Мария!
Вовка заинтересованно свесил голову с печи, а Мария Александровна тревожно спросила:
— Фининспектор?!
— У них умер Ленин! — свистящим шепотом выпалил Яков Амвросиевич.
— Ленин? Да откуда ты узнал, Яков?
Вовка хорошо знал: Ленин — это самый главный большевик. Он видел картинку, на которой был нарисован Ленин на броневике, а рядом с ним матрос. Может, отец? В каждом матросе Вовке виделся отец; он тосковал по отцовской руке, которой никогда не знал.
Пока дед и бабка шептались, обсуждая новость, Вовка вытянул у матери из ящика листок копировальной бумаги, что ему строжайше запрещалось, взял у бабки большие портновские ножницы и стал вырезать буквы. Недавно Вовка по складам впервые прочитал несколько вывесок, и теперь самым любимым занятием его стало вырезать из бумаги буквы. Буквы Вовка вырезал довольно быстро. Послюнявив их, он приклеил буквы к печной трубе. От этого занятия и губы, и нос, и подбородок у Вовки стали лиловыми. Из остатков копировальной бумаги вырезал еще что-то, что должно было обозначать серп и молот, и, послюнявив, наклеил все над буквами.
После посещения григорьевцами домика на Миргородской Яков Амвросиевич вдруг почувствовал себя пролетарием и успокоился. Видя, как важно прохаживались по улицам новоиспеченные буржуи-нэпманы, заглядывая в окна вновь открытых кондитерских и ресторанов, Яков Амвросиевич завидовал. Но при этом сердцем чуял: если по домам, наводя ужас, ходят фининспекторы — новым буржуям не жить. Ленин все равно не даст им дышать. Не для того он кашу заваривал!
И вдруг неожиданное известие: Ленин умер. Может, теперь все изменится? Нет Ленина, и все пойдет иначе? Он мечтательно поднял глаза вверх, но вместо вывески «Фортуна». Ресторан Свистунова» увидел измазанное лицо Вовки и налепленные вкривь и вкось фиолетовые буквы на свежепобеленной трубе.
— Ты что же это наделал, хламидник? — замахнулся он на Вовку.
— Не трогай сироту! — вступилась Мария Александровна и погнала внука в сени мыть руки и лицо.
Остановили свой бег трансмиссии. В цехе, где всегда царил шум, гнетущая тишина. Глотая слезы, Катерина читает Обращение Пленума ЦК РКП(б) «К партии. Ко всем трудящимся»:
— «Нечеловеческая, неудержимая жажда работы, неустанная мысль, беспощадная растрата своей энергии сломили этот богатырский организм и погасили навсегда жизнь любимейшего из любимых — нашего Ильича».
Громко всхлипывает женщина, и сразу же из разных концов цеха ей отвечает приглушенное рыдание. Пробегают по спине мурашки, подкатывает комок к горлу, и, не в силах больше владеть собой, Катерина по-бабьи начинает голосить. Слезы капают на портрет человека с высоким лбом, немного приподнятой левой бровью и прищуренным глазом.
К Катерине подходит Семен Ягодкин, берет у нее газету и продолжает чтение:
— «Но его физическая смерть не есть смерть его дела. Ленин живет в душе каждого члена нашей партии. Каждый член нашей партии есть частичка Ленина. Вся наша коммунистическая семья есть коллективное воплощение Ленина...»
Имя Ленина Катерина впервые услышала от Арсена. Именем, которое носил Ленин, она назвала сына.
Над цехом несется приглушенный голос Семена. Но, может быть, потому, что в цехе непривычная тишина, или потому, что так напряжен слух, каждое его слово звучит, словно набат, бьется о закопченные стекла окон, низко клонит непокорные головы парней и девчат, рабочих, помнящих баррикады 1905 года.
— «Он ушел от нас навеки, наш несравненный боевой товарищ, а мы пойдем бесстрашно дальше. Пусть злобствуют наши враги по поводу нашей потери...»
Катерина поднимает голову, смотрит на товарищей. Как жить дальше! Ведь еще недавно на полях войны скрещивались клинки, содрогалась от выстрелов земля. Своей кровью утверждал народ ленинскую правду. Неужели найдутся люди, которые будут сегодня радоваться смерти Ленина? И ответила себе: найдутся!
