ухаживавший за садом, хозяйским оком прикидывал, где надо подстричь, а где посадить новую поросль. Скилганнон любил эти вечера в тихом домашнем кругу.
— Как там у вас, сильные бегуны подобрались? — спросил Спериан.
— Бораниус побил бы меня, если б не нога.
— Красивая, — сказала Молаира, любуясь полученной им медалью. — И лента голубая, прелесть что такое.
— Лента для него дело десятое, голубушка, — заметил Гревис. — Теперь его имя напишут на доске в школе: Олек Скилганнон, победитель.
Скилганнон покраснел до ушей, и Спериан мягко сказал:
— Своими успехами гордиться не стыдно, только зазнаваться не надо.
— Я тоже как-то получил приз, десять лет назад, — сказал Гревис. — Играл Абрутению в «Леопарде и арфе». Отличная комедия, очень смешная.
— Мы ее видели, — вспомнила Молаира, — в прошлом году, в Пераполисе. И правда, смешно. Не помню только, кто играл Абрутению.
— Кастенполь, должно быть. Он ничего, только с репликами запаздывает. Я справился бы лучше.
— Абрутении по роли четырнадцать лет, — хмыкнул Спериан.
— И что же? — ощетинился Гревис.
— Да то, что тебе по меньшей мере сорок.
— Жестокий! Мне тридцать один год.
— Как скажешь.
— А меня ты на сцене видела? — спросил Гревис Молаиру.
— Как же! Помнишь, мы ходили к Таминусу, Спериан? Смотрели что-то про похищенную принцессу и юношу, который ее спасал, а он потом оказался королевским сыном.
— «Золотой шлем». Трудная роль, сплошное нытье и вопли. Мне по этому случаю сделали красивый парик. Сорок раз подряд играли и делали полные сборы. Сам старый король похвалил меня. Сказал, что лучшей героини еще не видывал.
— Неплохо для двухлетнего, — подмигнув Скилганнону, вставил Спериан. — Тому весной будет двадцать девять лет.
— Полно тебе дразнить его, — вступилась Молаира.
— Это я любя, Мо, — сказал Спериан, и Гревис, развеселившись, принес свою лиру.
Скилганнон часто вспоминал тот вечер. В теплом воздухе пахло жасмином, и он, с медалью победителя на шее, сидел в кругу любящих его людей. Приближался новый год, будущее казалось светлым и полным надежд. Усилия отца, успешно отражавшего атаки Матапеша и Пантии, обеспечивали Наашану мир, и все на свете было хорошо.
Теперь, оглядываясь назад взором умудренного жизнью человека, Скилганнон понимал, что вслед за радостью всегда приходит отчаяние.
— Эй, что с тобой?
Скилганнон, тяжело дыша, сел.
— Ничего.
— Плохой сон приснился?
— Вроде того. — Небо уже посветлело, одежда намокла от росы. Скилганнон встал и потянулся.
— А мне приснился хороший, — весело сообщил Рабалин. — Будто я еду по облакам на золотом коне.
— Перенеси его лучше под дерево, — сказал Скилганнон Брейгану, собиравшемуся развести костер. — Ветки будут рассеивать дым. И смотри, чтобы хворост сухой был.
— У нас еда почти вся вышла, — сказал Брейган. — Может, поищем какую-нибудь деревню? — Вид у послушника был усталый, голубая ряса стала грязной. На подбородке отросла щетина, но щеки остались гладкими.
— Вряд ли мы найдем что-то съестное так близко от театра военных действий. Придется тебе затянуть пояс, Брейган.
Скилганнон вытер своего серого мерина, взнуздал его и оседлал. Конь, почувствовав на себе седока, взбрыкнул пару раз. Рабалин засмеялся, а Брейган с тревогой спросил:
— Они все так делают?
— Лучше не наедайся, — посоветовал ему Скилганнон. — Я съезжу вперед, на разведку, и через час вернусь.
Ему, по правде говоря, хотелось побыть одному и не терпелось поскорее распрощаться с этими двумя насовсем. В миле от лагеря он спешился и взошел на высокий холм. По лесистой долине внизу змеилась дорога, а по ней двигались беженцы — некоторые с тачками, большинство с котомками за спиной. Мужчин мало, в основном женщины с детьми. До Мелликана все еще оставалось несколько дней пути.
Из-за гор тем временем пришли темные тучи. Сверкнула молния, и почти сразу же прокатился гром. Конь Скилганнона захрапел и привстал на дыбы.
— Ну тихо, тихо, — сказал Скилганнон, снова садясь в седло.
Пошел дождь, пока несильный. Скилганнон достал из-за седла плащ с капюшоном и надел, стараясь, чтобы он не вздулся и не напугал коня.
Обратно пришлось ехать другой дорогой. Дождь усилился, и склоны сделались скользкими. Когда он с запозданием приехал в лагерь, Брейган и Рабалин жались к утесу под выступом. Грозу надо было переждать — он не рискнул бы ехать с двумя неопытными всадниками по холмам, когда сверкает молния и гремит гром. Скилганнон привязал коня, присел под тем же выступом и за невозможностью разговора вздремнул. Час спустя гроза ушла на восток, из-за туч выглянуло солнце.
— Чего ты? — спросил Скилганнон Брейгана, видя, что тот совсем приуныл.
— Я промок насквозь, а тут еще на эту скотину залезать.
Скилганнон подавил вспышку раздражения.
— Мы будем в Мелликане через пару дней, и ты сможешь навсегда забыть о своем опыте наездника.
Эта мысль явно приободрила Брейгана, и он встал. Рабалин уже тащил седло, собираясь взвалить его на коня.
Два часа спустя они ехали по скрытой в лесу тропинке. Внизу нескончаемым потоком тянулись беженцы.
Скилганнон хотел уже спуститься, когда увидел приближающихся с востока кавалеристов.
— Это наши солдаты? — спросил Брейган. Скилганнон не ответил. Всадники пришпорили лошадей.
Их было пятеро — трое с пиками, двое с саблями. Беженцы при виде их начали разбегаться. Одна старушка упала, и пика тут же ударила ее в спину между лопатками.
— Праведное небо! — вскрикнул Брейган. — Что они делают?
Беженцы в ужасе устремились к лесу, но несколько детишек, потерянных в панике своими родителями, остались стоять на месте.
Скилганнон схватился за мечи, и тут из леса внизу показалась одетая в черное фигура — мужчина могучего сложения в кожаном колете с серебряными накладками на плечах. На голове черный шлем, тоже украшенный серебром, в руке боевой топор с двумя острыми лезвиями. Всадники заметили его, развернулись
