но увы… Мне действительно вас жаль.
– Да вы даже не помните, сколько нас было, – сами признались. Может, просто жалеете о той полезной информации, что я могу получить за оставшийся срок?
– И об этом тоже. Кто знает, что вам может понадобиться.
– Помню – шпаргалок ТАМ не будет. Но из тех месяцев, что мне остались, минимум два я проведу на сильнодействующих обезболивающих. Вы всерьез думаете, что в таком состоянии я смогу продолжать полноценное обучение? Слепой, регулярно теряющий сознание, засыпающий на ходу, одуревший от наркоты… Запускайте!
– Вы точно не передумаете?
Да как это можно объяснить? Жить по соседству со Смертью можно – я жил так с первого дня на объекте. И ни разу не сорвался – приспособился. Но это при свете. В темноте – нет, не смогу. Все, что копилось эти месяцы, сработало разом, будто распрямившаяся пружина, прежде бывшая моим позвоночником, а теперь разорвавшая плоть и кожу. Она здесь. Она рядом. Она почти схватила меня. А я даже не могу ее увидеть…
Я это просто чувствовал, знал, понимал, и выть хотелось от такого знания. Это конец – я начал разрушаться всерьез. Это не короткий приступ с временным потемнением в глазах – теперь потемнение не уйдет. Это серьезно. Это распад. Сегодня я потерял зрение, а завтра проснусь слюнявым идиотом. У меня есть лазейка – не отговорите.
* * *
Традиционное последнее желание. Будь у меня глаза – обязательно бы потребовал от Ивана чего- нибудь несолидного. Пусть изобразит на столе танец маленьких лебедей или с кукареканьем пройдет мимо парочки Нельзя, торчащих у лифта, – может, хоть это заставит их улыбнуться? Может, элитную проститутку потребовать – тоже неплохо. Не в том смысле, что очень уж хочется, а просто приятно будут поразмышлять, как же они проведут такие странные расходы по своей отчетности. Представляю реакцию местных бухгалтеров…
Позвонить родителям? А оно им надо? Когда мы в последний раз говорили? На Новый год? Похоже, да… Мы и раньше были не очень дружной семьей, как-то не сложилось, а когда они переехали жить к тем самым демократическим конкурентам, и вовсе… Квартиру оставили, за что я им очень благодарен, а в остальном… Достаточно им того праздничного звонка. Интересно, а хоронить меня они приедут – или как? А пошло оно все…
– Дайте телефон – хочу позвонить.
– Родителям? – уточнил Иван.
– Не переживайте – на международный звонок разорять не буду. Местный сотовый телефон – номер продиктую.
Ну же! Возьми трубку! Дура, последний шанс даю! Хотя какой тут может быть шанс… Взяла.
– Лена, привет.
– Привет, – ответила после нехорошей паузы, подчеркнуто-равнодушно. Вот зачем я вообще решился позвонить?..
– Лен – ты как?
– У меня все хорошо.
– Рад за тебя. Теперь уже я молчу. Вместе молчим…
– Лена… Ты извини, что столько не появлялся: проблемы возникли. Разгреб я их немного, вот и звоню…
– Я рада, что ты решил свои проблемы.
Она что – решила меня по телефону заморозить? Не голос, а поток жидкого азота…
– Ладно, Лена… и вообще извини. Скоро ты обо мне кое-что услышишь…
– Если ты о Мишином дне рождения, что послезавтра, то я не приду.
– Не о нем, – эх, испорчу другу праздник… – Лен, в общем, пока. Прощай. Не думай обо мне плохого – я не со зла.
– Пока. Короткие гудки; вслепую протягиваю руку:
– Забирайте. Подруге позвонил… подруге детства. Попрощался.
– Еще звонить будете?
– Я же сказал – нет. Забирайте. Все – потратил я свое последнее желание (причем бездарно потратил). Начинайте.
– Нам понадобится еще несколько минут – канал микроскопический, но энергии потребляет много. Не хотелось бы потерять его из-за технических причин.
– Но меня-то готовить надо? Или нет?
– С вами сейчас начнут – вот ваш оператор.
– Приветик, – жизнерадостный, гротескно-сексуальный, сильно прокуренный женский голос. – Что, здоровячок, дошла и до тебя очередь?
– Привет, – вздохнул я.
Операторы все чокнутые, но эта, одиннадцатая, – просто нечто. Когда мне их показали, она первым же вопросом поинтересовалась геометрическими характеристиками моего первичного мужского признака. Остальные вопросы были не менее откровенными. Что-то очень скромно себя ведет – Вани стесняется? В авторитете он здесь…
– Милый, я твой проводник на ту сторону.
– Это я уже понял, – опять вздох. – Меня почему-то не учили самому переходу – что именно при этом надо делать?
– Тебе ничего не надо. Старайся до последней секунды не терять со мной связи – оставаться в сознании. Я буду держать тебя за руку, вот так. Чувствуешь?
– Да.
– О! Какие у тебя мышцы! Спортсмен?!
– Железки раньше таскал серьезно, да и потом баловался.
– Накачанные мышцы – это так сексуально, особенно если с волосами на груди.
Начинается… Ваня, ты где?! Эта страхомордная одиннадцатая сейчас прямо здесь меня изнасилует!
– Данил? Спасен – Ваня удостоил меня вниманием!
– Что?
– Есть проблема. Живого тебя не запустишь, а три месяца установка наготове не простоит.
– Понимаю. Думаете, я совсем наивный? Смерть секунда в секунду не приходит, если ей не помогать. Не думаю, что все мои предшественники ушли естественным путем. И никогда не думал. Все равно ведь умирать? Так что не делайте вида, что мучаетесь от угрызений совести, – я ведь вас не виню.
– Тогда надо поставить подпись на документе. Это согласие на… гм… «ускорение процесса».
– А что, – у нас уже разрешена эвтаназия?
– Нет. Это для внутренней отчетности. Зачитать все?
– Не надо тратить времени. Давайте ручку… Как символично…
– Вы о чем?
– Моя последняя дань родимой бюрократии – подпись под согласием на убийство. Отличный завершающий штрих биографии.
– Завершающий? Думайте об этом как о начале.
Первый раз в жизни расписываюсь вслепую. Ничего сложного – просто пришлось подождать, когда ручку подведут к нужному месту на «приговоре».
Может, и впрямь потребовать зачитать текст? Вдруг я ставлю подпись под новым вариантом завещания, отдавая квартиру, машину и счет в банке Ване и его подруге, которая одиннадцатая?
Нет – на такой бред даже жаба не стала реагировать: слишком уж масштабно все для такой пошло-
