миновал полдень — и небо было безоблачным. Его взгляд привлекло темное пятнышко: высоко над ними кружил орел.
— Большую часть моей жизни, Бетик, — сказал он, — за мной охотились. Это неотъемлемое обстоятельство моего существования. Разбойники скоро услышали про меня, и мое описание переходило из уст в уста. Я не мог предугадать, когда именно из теней вылетит пуля или стрела, или блеснет нож. И довольно скоро стал фаталистом. Маловероятно, что я умру в своей постели в почтенной старости, ибо моя жизнь зависит от моей быстроты, зоркости и силы. Все это когда‑нибудь ослабеет, но до тех пор меня в этом мире будет интересовать очень многое — то, чего я не понимаю, но что, я уверен, имеет какое‑то отношение к тому, чем мы стали.
Бетик помотал головой.
— Ну, спасибо, что ты поделился со мной своей философией. Что до меня, так я еще молод, в самом расцвете лет, и очень хочу когда‑нибудь стать самым древним стариком, каких только видывал мир. И мне начинает казаться, что Руфь была права. Если я останусь с тобой, то наверняка умру. Так что, думаю, нам пришло время проститься.
Шэнноу улыбнулся.
— Вероятно, ты прав. Но жаль расстаться в такой спешке. Вон там как будто удобное место для ночлега. Не провести ли нам вместе последний вечер?
Бетик посмотрел туда, куда указывал палец Шэнноу — на кольцо камней на высоком уступе. Исчадие вздохнул и пустил лошадь рысью. Земля внутри кольца была плоской, а у края уступа оказалась каменная колода, полная воды. Бетик спешился и расседлал лошадь. Завтра он предоставит Иерусалимца той судьбе, какую ему назначил его темный бог.
Незадолго до сумерек Шэнноу разжег костер, не слушая возражений Бетика — как бы дым не выдал их! — вскипятил чай, выпил, а потом завернулся в одеяло, подложил под голову седло и привалился к каменному обрыву.
— И для этого тебе нужно было мое общество? ‑спросил Бетик.
— Ложись спать. Завтра тебе предстоит ехать очень долго.
Бетик закутал плечи в одеяло и сел у костра. В бок ему впился торчавший из обрыва камень, он выломал его и вскоре заснул чутким сном.
Над холмами поднялась луна, одинокая сова пронеслась над кольцом камней и скрылась во мраке. Прошел час, и вверх по склону медленно поднялись шесть теней. У камней они остановились. Вожак вошел внутрь кольца и указал на каменный обрыв, с которым оно соприкасалось с другой стороны. Трое бесшумно двинулись туда, а остальные, крадучись, подобрались к Бетику у костра.
С высоты двадцати футов над биваком, укрывшись позади скалы, Шэнноу следил за их приближением. Его пистолеты нацелились в двоих, которые подходили к Бетику. Он спустил курки, расцвели два огненных цветка, и пистолеты подпрыгнули у него в руках. Первый из двоих опрокинулся навзничь, захлебываясь собственной кровью, второго, когда пуля вошла ему в мозг, отшвырнуло вбок.
Бетик перекатился, сбрасывая одеяло и прицеливаясь. Третий нападающий выстрелил, едва он шевельнулся, и пуля взметнула пыль в нескольких дюймах правее Бетика. Его пистолет рявкнул в ответ, и зелот упал на спину.
Тем временем Шэнноу навел пистолеты на тех, кто добрался до его одеяла. Двое выстрелили в его, как они полагали, спящее тело, и осколок одного из камней под одеялом рикошетом впился в бедро стрелявшего. Теперь, упав на колени, он пытался зажать рану, из которой хлестала кровь. Бетик кинулся вперед, нырнул, перекатился и встал на одно колено, одновременно выстрелив. Шэнноу уложил предпоследнего, но последний стремительно ринулся к склону. Бетик выстрелил дважды, промахнулся и помчался в погоню.
Зелот почти достиг подножия холма, когда услышал, что Бетик его нагоняет. Он обернулся, выстрелил, и пуля просвистела над ухом Бетика. Бетик прицелился, спустил курок, но раздался лишь сухой щелчок. Он снова взвел затвор, попытался снова выстрелить. Но обойма была пуста. Зелот ухмыльнулся и поднял свой пистолет…
В центре его лба появилась дырочка, и его затылок разлетелся вдребезги.
Зелот рухнул на землю. Бетик стремительно обернулся и увидел Шэнноу над склоном. Иерусалимец стоял на коленях, сжимая пистолет обеими руками. Бетик выругался и побежал к месту их ночлега.
— Шлюхин ты сын! — бушевал он. — Приготовил меня в жертву, будто козла!
— Я думал, тебе следует выспаться.
— Не заговаривай мне зубы, Шэнноу, ты все так и задумал. Когда ты залез на эту проклятую скалу?
— Примерно тогда, когда ты захрапел.
— Не отпускай шуточки! Они тебе не к лицу. Я мог бы умереть в эту ночь!
Шэнноу сделал шаг вперед, в лунном луче его глаза хищно блестели.
— Но ты же не умер, Бетик. А если урок нуждается в растолковывании, так слушай. Читая мне наставления, ты не заметил, что над нами целый час кружил орел. И не заметил, как солнечный луч вспыхнул на металле к западу от нас перед тем, как мы наткнулись на кости. Что и послужило одной из причин, почему я так задержался в овраге. Ты силач, Бетик, и храбрый воин. Но на тебя никогда не вели охоту. Ты говоришь слишком много, а видишь слишком мало. Умрешь, если останешься со мной? Без меня ты и дня не протянешь!
Глаза Бетика сверкнули, и он поднял пистолет.
— Ты бы прежде зарядил его, малый, — посоветовал Шэнноу, направляясь к своим одеялам и седлу.
7
Джейкоб Мадден скорчился на склоне холма над лагерем исчадий и смотрел, как люди внизу сооираются к ужину. В лагере было почти двести человек, и за последние двое суток он пришел к выводу, что еще пятьдесят несут дозор в окрестностях.
Гриффин попросил его понаблюдать за состоянием дисциплины в лагере, и Мадден волей‑неволей убедился, что она не оставляет желать лучшего. На берегу речки в два ряда стояли двадцать восемь шатров. С подветренной стороны была выкопана отхожая канава, а весь лагерь окружал земляной вал высотой фута в четыре. По ночам по валу расхаживали шесть часовых, сменявшихся каждые три часа. Три коновязи находились к северу от отхожей канавы, а под кухни были отведены шатры в противоположном конце лагеря. Эта четкая организованность произвела на Маддена большое впечатление. Мадден, искусный охотник, оставался незамеченным без труда. Бородатый фермер надежно спрятал свою лошадь, а к лагерю не подходил ближе чем на шестьдесят ярдов. Свою разведку он вел со всеми предосторожностями и большим терпением.
Однако утром в лагерь приехали новые шестеро, и, едва увидев их, Мадден ощутил нарастающую тревогу. По виду они словно бы ничем не отличались от других исчадий‑конников: та же темная броня с изображением козлиной головы, те же плащи из черной кожи и высокие сапоги. Но шлемы этих закрывали все лицо, кроме глаз. По какой‑то причине, которую Маддену никак не удавалось нащупать, при виде их у него мурашки забегали по коже, и его охватило безрассудно‑жгучее желание подобраться к их шатру и узнать о них побольше.
С сугубой осторожностью Мадден прополз по‑пластунски вниз по склону и укрылся в густых кустах, полностью замаскировавших его долговязую худую, фигуру. Лежа над лагерем, он с тревогой пытался разгадать загадку этих всадников. Один из них повернул голову и словно бы уставился прямо на него сквозь плотную завесу листвы. Мадден лежал совершенно неподвижно, ни разу не шелохнувшись, и все‑таки ему чудилось, что тот его увидел. Здравый смысл — а им Мадден был наделен в избытке — убеждал его, что он практически невидимка, и все же… все же…
Он ждал неизбежного нападения, но ничего не произошло. Нет, тот никак не мог его увидеть! И все‑таки его никак не покидала уверенность в обратном.
Он не обращал внимания на то, как сырость земли постепенно пропитывала его одежду, и вспоминал свою ферму под Ольоном. Отличная была ферма, и Рейчел, его жена, родила там их первенца. Но разбойники вынудили их уехать оттуда — уже четвертый дом, который им пришлось покинуть.
Джейкоб Мадден отличался недюжинной силой, но ее одной было мало, чтобы противостоять кочующим шайкам убийц, которые налетали на край за краем, подобно саранче. Два его дома сожгли, а третий забрали
