— Но теперь эта сила в вас.
— Только не целительная, не пророческая, не истинно магическая. Но я способна видеть близких мне, даже когда они далеко.
Некоторое время они молчали. Донна положила растопку в печь и подожгла. Когда огонь забушевал, она закрыла чугунную дверцу и обернулась к Шэнноу.
— Можно задать вам вопрос?
— Конечно.
— Почему вы рисковали жизнью, бросив им вызов? Их ведь было много.
— Риск был невелик, госпожа. Против меня был только один.
— Я что‑то не понимаю.
— Если есть шайка, есть и вожак. Обезвредить его — и остальные не в счет. Флетчер не был готов умереть.
— А вы были?
— Все умирают, Донна. А я был бы рад отплатить вам за радушие. Быть может, Флетчер откажется от своих видов на вас. Уповаю, что так.
— Но сомневаетесь?
— Да.
— Вы были женаты, мистер Шэнноу?
— Час уже поздний, — сказал он, вставая. — Эрику пора бы вернуться домой. Поискать его?
— Простите меня. Я вас рассердила?
— Нет, госпожа. Мои тревоги — мои, и вашей вины тут нет. Вы видите, где сейчас мальчик?
Она закрыла глаза и вскрикнула:
— Господи! Они увозят его!
— Кто?
— Бард. И с ним еще несколько.
— Где они?
— Скачут на северо‑запад в сторону селения. Они его ранили. У него все лицо в крови.
Шэнноу осторожно помог ей встать и взял ее руки в свои.
— Я найду его и привезу домой. Не сомневайтесь.
Он вышел из дома, оседлал мерина и направил его рысью на север, огибая гребни холмов, чтобы не вырисовываться на фоне неба. И тем не менее ехал гораздо быстрее обычного. Он забыл спросить Донну, сколько с Бардом людей. Впрочем, значения это не имело. Двое или двадцать — действовать надо будет одинаково.
Он выехал из леса, опередив похитителей, и откинулся в седле. Их было пятеро, включая Барда. Флетчера он нигде не увидел. Поперек седла Барда без чувств лежал Эрик. Шэнноу глубоко вздохнул, стараясь совладать с пробудившимся в нем алым гневом — у него даже руки задрожали от напряженного усилия. Как всегда, он потерпел неудачу, и в глазах у него помутилось. Во рту пересохло, а в памяти всплыл библейский стих:
'И сказал Давид Саулу: раб твой пас овец у отца своего, и когда, бывало, приходил лев или медведь и уносил овцу из стада… '
Шэнноу съехал с холма наперерез им и натянул поводья. Они развернулись цепью поперек тропы. Двое, Майлс и Поп, держали взведенные арбалеты. Руки Шэнноу взметнулись, правый пистолет изрыгнул дым и пламя. Поп свалился с седла. Левый пистолет выстрелил на долю секунды позже, и Майлс рухнул на землю. От его лица осталась только верхняя половина.
— Слезай, Бард, — сказал Шэнноу, наставив оба пистолета на лицо детины. Бард медленно соскользнул с седла. — На колени! Ложись на брюхо! — Великан повиновался. — Теперь ешь траву, как положено такому ослу, как ты.
Голова Барда злобно откинулась:
— К дьяволу…
Пистолет в левой руке Шэнноу подпрыгнул, и правое ухо Барда исчезло в фонтанчике кровавых брызг. Детина взвизгнул, наклонил голову к земле и начал рвать траву зубами. Два его уцелевших товарища сидели, не шевелясь и держа руки далеко от своего оружия.
Шэнноу внимательно следил за ними, потом перевел взгляд на два трупа и сказал:
— «То я гнался за ним и нападал на него, и отнимал из пасти его; а если он бросался на меня, я брал его за космы и поражал его, и умерщвлял его».
Два всадника переглянулись и ничего не сказали. Кто же не знал, что Иерусалимец безумен, а у них не было никакого желания присоединяться к своим товарищам на траве — ни к мертвым, ни к живому.
Шэнноу направил к ним свою лошадь, и они опустили глаза — такой яростью дышал он.
— Взвалите своих друзей на их лошадей и отвезите к месту погребения. И больше не попадайтесь на моем пути, ибо я срежу вас с Древа Жизни, как сухие сучья. Подберите своих мертвецов.
Он повернул лошадь, подставляя им спину, но у них и в мыслях не было напасть на него. Быстро спешившись, они перекинули трупы через седла смирно стоявших лошадей. Шэнноу подъехал к Барду, которого рвало. Рот у него был зеленым от травы.
— Встань ко мне лицом, Голиаф из Гефа!
Бард кое‑как поднялся на ноги и встретился глазами с глазами Шэнноу. Его пробрал холод, такой огонь исступления горел в них. Он опустил голову — и вздрогнул, услышав щелчок затвора. Скосив взгляд, он с облегчением увидел, что Шэнноу убрал пистолеты в кобуры.
— Мой гнев утих, Бард. Живи пока.
Детина стоял так близко, что ему ничего не стоило стащить Шэнноу с седла и голыми руками разорвать его на части, но он не смог бы, даже если бы сообразил, какой случай ему представился. Плечи у него поникли. Шэнноу многозначительно кивнул, и сердце Барда ожег стыд.
Эрик на седле Барда застонал и пошевелился.
Шэнноу взял его на руки и отвез домой.
Донна Тейбард просидела с Эриком больше часа. Мальчик был ошеломлен тем, что ему пришлось пережить. Очнувшись, он увидел Йона Шэнноу и два трупа, а в воздухе стоял запах смерти. Великан Бард трясся от ужаса, а у Шэнноу был такой страшный вид, какого Эрик и вообразить не мог. Домой он ехал за спиной Шэнноу, держась за рукояти пистолетов. И всю дорогу до дома видел перед собой два трупа: один лишь с половиной лица, а другой валялся ничком, и в спине его рубашки была большая дыра, прорванная осколками костей.
А теперь Эрик лежал в постели, совсем сонный после всех потрясений. Мать гладила его лоб и нашептывала ласковые любящие слова.
— Почему они убили отца?
— Не знаю, Эрик, — солгала Донна. — Они плохие люди.
— Мистер Флетчер всегда казался таким хорошим!
— Я знаю. А теперь спи. Я буду рядом.
— Мама!
— Что, Эрик?
— Я боюсь мистера Шэнноу. Я слышал, как они говорили, что он безумен, что он убил больше людей, чем чума. Они сказали, что он притворяется Христовым человеком, но настоящие Христовы люди его чураются.
— Он ведь привез тебя ко мне, Эрик, и наш дом остается нашим.
— Не оставляй меня одного, мама.
— Ты знаешь, что я никуда от тебя не уйду. А теперь спи. Набирайся сил.
Наклонившись, она поцеловала его в щеку, потом взяла лампу, в которой горело угольное масло, и вышла. Он уснул прежде, чем щеколда успела опуститься.
Шэнноу сидел в кожаном кресле и смотрел в потолок. Донна поставила медный светильник на стол, подошла к печке и подбросила поленья в огонь. Его голова наклонилась, и он перехватил ее взгляд. Глаза у него неестественно блестели.
— Вам нехорошо, мистер Шэнноу?
