отчетов. Записывал мало, а то и вовсе ничего, но помнил все. Мог даже в момент острого политического кризиса бросить все и уехать на уик-энд в свой избирательный округ — в Авейрон. Занимался там местными проблемами с той же одержимостью, с какой здесь, в Париже, решал куда более серьезные вопросы.
— Вы находите это странным — что член правительства так предан своим избирателям и заботится об их интересах?
— В нашей стране многие заметные деятели состоят в мэриях небольших городов, однако непосредственную работу за них выполняют местные депутаты. Андре Маршан был исключением — в напряженный политический момент мало кто из политиков решится покинуть Париж. Он же этого не боялся. И, заметьте, ему вовсе не надо было завоевывать голоса в своем округе, народ там и так стоял за него горой.
— Вы находите этому какое-то объяснение?
— Никакого! Разве что стремление к совершенству.
— Вам случалось ездить с ним в Авейрон?
— Весьма часто.
— Что он там делал такого, о чем стоило бы написать?
— Целиком погружался в дела мэрии Родеза, возводил на необыкновенную высоту все эти мелкие проблемы.
— И вы все время проводили с ним?
— На встречи с сельскими избирателями он ездил один, сам садился за руль. Обожал быструю езду.
— Без охраны?
— Охранники раздражали его, как и все остальные сотрудники.
— Что все-таки побудило его к самоубийству?
Снова на тонких губах мелькнула ироническая улыбка, чуть поднялась бровь.
— Может, эмоциональный кризис?
Это был не ответ на мой вопрос, а предложение. Я попробовал проявить настойчивость:
— Но все же есть у вас какое-то мнение, господин де Монтан?
— Не считаю нужным делиться своим мнением даже с представителем столь уважаемого агентства, как 'Рейтер'.
— Это невеликодушно, — упрекнул я его.
— Возможно. Но не хотелось бы делать достоянием публики то, чего не могу подтвердить фактами. Если Андре Маршан покончил с собой, стало быть, были серьезные причины. Он никогда не делал ничего без достаточных к тому оснований, действовать вслепую или сгоряча было ему несвойственно.
— Охотно верю, — согласился я. — Но какие это причины?
Вместо ответа мой собеседник поднялся, давая понять, что аудиенция окончена.
— Я вдвойне благодарен вам за эту беседу, господин де Монтан, — сказал я, тоже вставая. — Вас наверняка предостерегали от подобных встреч с журналистами.
— Я сам распоряжаюсь собой, — ответил хозяин, не отрицая моей догадки и не подтверждая её. Мы направились к выходу, но он внезапно остановился.
— Когда Андре Маршан был жив, я не мог понять, что им движет, произнес он, — Когда умер — тоже. Я достаточно стар, чтобы разбираться в людях и осмысливать их поведение. Так вот — Маршан, как политик, не руководствовался ни одним из обычных мотивов: ни амбициями, ни жадностью, ни альтруизмом, ни патриотизмом. Даже особого стремления к власти у него не было. Другое что-то им управляло, — он помолчал, слегка покачивая головой. И вежливо проводил меня до самой двери.
По дороге от дома Монтана к Елисейским полям, где предстояла следующая встреча, я купил маленький атлас и, раскрыв его на карте округа Авейрон, погрузился в её изучение.
…Она, должно быть, только что пришла в 'Колизей' — чуть раньше назначенного срока. И сидела в своем красном пальто за угловым столиком, лицом к двери. Очень прямая, тонкое лицо, впалые щеки, черные волосы подобраны в узел. Все соответствовало хрипловатому голосу в телефонной трубке. Пока я шел к ней, она пристально смотрела на меня и ни тени одобрения не прочел я в её взгляде. Женщина за пятьдесят, для которой общение с людьми — проблема.
— Я Джордж Пэррот. Спасибо, что пришли. Простите, что заставил вас ждать. Недолго, надеюсь?
— Ничего страшного, — её рукопожатие было вялым, глаза на миг встретились с моими, и тут же взгляд ускользнул. Она успела заказать рюмку анисовой водки и уже выпила. Я сел за столик, попросил принести чаю для себя и ещё одну рюмку для дамы и послал ей неотразимую, как я надеялся, улыбку. Анни Дюпюи не улыбнулась в ответ. Вытряхнула из пачки сигарету жестом заядлого курильщика, для которого норма — три пачки в день и закурила. Нервная кошка, видавшая на своем веку много зла от людей.
— Уверен, что вас предостерегали от встречи со мной, — я взял быка за рога.
— А вы как думали?
— Почему власти не хотят обсуждать самоубийство Маршана?
В душе сидевшей напротив женщины бушевали страсти — я сразу это почувствовал. Она была накалена до предела, слова вырывались у неё с трудом, будто под давлением в дюжину атмосфер, в голосе клокотали боль и ярость.
— Им правда не нужна, они её боятся, — слово 'они' она будто выплюнула. Чистая истерика — неужели эта женщина живет в таком напряжении постоянно?
— Какая правда?
— Такая правда, что министр был после войны самой яркой политической фигурой. Ему следовало стать премьер-министром или даже президентом республики. Но им не нужен был честный человек, не запятнанный коррупцией, который никогда не стал бы заигрывать с левыми.
Она придавила в пепельнице едва начатую сигарету и тут же закурила следующую.
— 'Они' — это кто?
— Вся эта банда. Голлисты, конечно. И коммунисты тоже. Министр часто мне повторял: 'Морис Торез и мафия объявили мне войну, они меня когда-нибудь прикончат'. И прикончили — сами видите.
— Но он совершил самоубийство, мадемуазель, разве это не так?
— А! Самоубийство самоубийству рознь. Допустим даже, что он это сделал — так спросите себя, почему столь блестящий, столь удачливый человек пошел на такое? Вы задавали себе этот вопрос?
Она допила вторую рюмку. Я выбрал из скупой закуски, которую поставил передо мной официант, маслину и предложил ей закусить, но она отказалась.
— Может, сердечные неурядицы? — сделал я ход конем.
— Ну уж нет! — почти выкрикнула она.
— Откуда такая уверенность?
— Знаю — и все!
Я спросил, когда она в последний раз видела министра, но вопрос как бы не был услышан. Однако я не сдался:
— Вы встречались с ним после 1962 года, когда перестали работать у него?
— Конечно, — сказала она, в голосе мне почудилось легкое колебание.
— Позвольте вас спросить — почему после девяти лет работы с ним вы уволились?
— У нас были… другие отношения.
— Тем более вы могли бы знать причину, побудившую его свести счеты с жизнью.
— Никто не знает её лучше меня. Ни один человек!
Я старался разговаривать с ней как можно мягче, хотя понимал, что это дикое существо вряд ли можно подкупить лаской или подачками. Она находилась в состоянии ожесточенной войны со всем миром и готова была расцарапать каждого, не разбирая, друг это или враг — лишь бы оказался в пределах досягаемости её когтистых лап.
— Так скажите, мадемуазель, почему умер Андре Маршан?
Еще одна сигарета судорожно потушена, ещё одна закурена. Руки её тряслись, она никак не могла поднести спичку к концу сигареты.
— Возьмите мне, пожалуйста, ещё рюмку, — не попросила, а скорее потребовала она. Заказав
