обязаны предпринять определенные шаги — именно в интересах государственной безопасности.
Он перевел дыхание и отхлебнул чаю.
— И ещё я должен передать вам то, что сказал посол. Он все это завуалировал на свой французский дипломатический манер, но смысл ясен как день. Если перевести это на нормальный язык, он имел в виду, что его правительству не понравилось бы, если бы мы начали докапываться до причин самоубийства Маршана. Держитесь, дескать, подальше от этого и не вздумайте совать нос в наши дела — вот как это прозвучало. Из чего я делаю вывод, что французы сильно нервничают. Боятся, видимо, черт знает до чего докопаться когда займутся подноготной Маршана. И я делаю ещё один вывод: не станут они этим вообще заниматься.
Он снова отхлебнул из чашки, сделав при этом властный жест рукой, как полицейский на улице, останавливающий поток машин, в знак того, что он не закончил.
— Мы с премьер-министром пришли к заключению, что не можем оставить это дело. У французов есть давняя традиция прятать концы в воду и не сообщать своим союзникам то, что, по их мнению, союзникам знать не следует. А мы должны использовать собственные возможности. — Он повернулся к Пабджою и спросил, указывая на меня:
— Это и есть ваш человек, Эндрью?
— Да, господин министр. Чарльз Кэри. Очень опытный сотрудник.
Министр устремил свое очарование непосредственно на меня.
— Вы получаете чертовски важное задание, молодой человек, — заявил он, — чертовски трудное. Чертовски срочное. Как уж вы его выполните под носом у французов — не моя, слава Богу, проблема. — Он прямо-таки просиял от удовольствия, что это не его проблема. — Но о чем я должен предупредить на чем я настаиваю: полная секретность, старина, абсолютно полная. Я бы не хотел никаких проколов, понятно? Чтобы, не приведи Господь, их посол не прискакал к нам. Ясно?
— Ясно, господин министр.
— Ладно. Теперь вы, Киллигрю. Что делается здесь, в Лондоне по этому поводу?
— Ведется расследование, господин министр. — Злоба, скопившаяся в душе Киллигрю, обратилась на министра, он даже не попытался смягчить или замаскировать её. Была в этом человеке какая-то извращенная честность.
— Можете что-нибудь сообщить нам, Киллигрю?
— Нет, сэр.
Потерпев таким образом полное поражение, министр обратился к остальным:
— Что слышно у вас, Алан?
— Ничего, господин министр, пока ничего, но мы работаем вместе с Эндрью Пабджоем и его людьми. Как только им понадобится помощь военного министерства, мы сделаем все, что сможем.
— Отлично. Это как раз то, чего бы мне хотелось, — чтобы ваши службы объединили усилия. — При этих словах министр взглянул на Киллигрю, но тот отнюдь не смутился и ответил столь же прямым взглядом. — Мой опыт подсказывает, что для служб безопасности взаимное сотрудничество трудно и непривычно. Вероятно, есть тому причины и Господу Богу они несомненно известны, но он как-то не удосужился растолковать их мне и я не раз испытывал жестокие разочарования по этому поводу. Однако надежда, как вы знаете, умирает последней, и я снова надеюсь, как и премьер-министр, что сотрудничество будет в известной мере достигнуто и никто из вас не подведет остальных. Приступайте к работе, господа.
Он обежал вокруг стола, пожал всем руки. Когда подошла моя очередь, он глянул на меня испытующе:
— Будьте осторожны, молодой человек, я в вашей профессии не разбираюсь, зато я политик, как вам известно. У меня нюх на неприятности. Французы милейшие люди, готовят отлично, умные, остроумные и все такое прочее, но тягаться с ними не дай Бог. Я уж нахлебался. Постарайтесь не заварить кашу.
— От спецподразделения помощи ждать нечего, — сказал Пабджой, когда мы поворачивали на Хорсферри-род, возвращаясь к себе на Смит-сквер, — А Киллигрю в отличной форме. Сто лет не видел его таким общительным и дружелюбным. Даже попрощался. Но сотрудничать с нами он не станет. Его людишкам тут делать нечего. Так что, Кэри, придется тебе полагаться только на себя.
— Как настроены французы? Действительно, так плохо?
— Хуже некуда. Вавр сказал по сути следующее: не лезьте не в свое дело.
— В конторе у тебя документы? — спросил Пабджой. — Ты кто?
— Пэнмур. Джордж Ричард. Европейский корреспондент телевизионного агентства 'Транстел фичерс', Флит-стрит.
— Неплохо придумано, — одобрил Пабджой.
ГЛАВА 2
— Je prendrai un cafe et un sable, s'il vous plait!
— Noir?
— Да, черный кофе. И бисквит.
В boulangerie были заняты всего три столика. За двумя — по двое мужчин, а за третьим старик лет семидесяти в черной широкополой шляпе. У девушки, которая принесла мне кофе и бисквит, я спросил, не знает ли она месье Артуняна.
Откуда мне знать посетителей — их тут сотни ходят, — и, прежде, чем я успел продолжить дружескую беседу, она исчезла. Зато ко мне повернулся старик:
— Простите, я слышал, вы интересуетесь Артуняном. Он в последнее время здесь не бывает. После инфаркта из дому не выходит.
— А как бы это с ним связаться?
— У вас дело к нему? Насчет камней?
— Да нет, совсем другое.
Лицо соседа выразило разочарование: а он-то уже радовался сделке, которую бы заключил вместо сраженного болезнью коллеги. Что же, дело житейское.
— Дам вам его телефон, — он порылся в ветхой записной книжке, — Вот, записывайте. Арам Артунян…
Я поблагодарил и старик, отвернувшись, взялся за свой кофе. А за одним из двух занятых столиков между тем разгорался жаркий торг:
— Тридцать две тысячи — так я говорю.
— А я говорю — двадцать пять тысяч!
Первый сардонически расхохотался, вложив в свой гортанный смех хитрость и коварство всех на свете греков, левантинцев, финикийцев и прочих средиземноморских жителей, которые от века занимаются куплей-продажей драгоценных камней.
— Пять тысяч за карат? Смех да и только!
— Так ведь камни отборнейшие! Посмотри, какой оттенок!
— Шутишь ты, что ли?
— Я на них ни гроша не наживаю…
— Да брось!
— Ну и покупай в другом месте.
— С какой стати, если я с тобой торгуюсь?
— Тридцать две. Дешевле не найдешь.
— Мое последнее слово — двадцать пять!
— Ха!
— Ха!
Тут в дверях появился низенький толстяк в сером плаще и видавшей виды мягкой шляпе и сделал вид, будто интересуется сладостями, выставленными на стеклянной стойке. Наконец, он грузно опустился
