у старого генерала фон-Франсуа, был подлинным вдохновителем Танненберга, битвы, которая создала славу Гинденбургу.[57]
Итак, Гофман остался верен своей системе; он одержал победу над Россией и поплатился за это поражением в мировой войне. Впоследствии Гофман отвечал за весь русско-германский фронт; когда Гинденбург и Людендорф были отозваны в главную квартиру, Гофман стал фактическим «главнокомандующим на востоке», только номинально имея над собой начальником престарелого баварского принца Леопольда. Он оставался на этом посту до окончания войны на этом фронте — до Брест-Литовска. И здесь последовала третья стадия этого странного военного психоза.
Если в 1905 г. Гофман видел в качестве русской армии гнилые дивизии генерала Куропаткина, если в 1914 г., когда он снова встретился с ней, она представляла собой дезорганизованный, охваченный паникой корпус генерала Ренненкампфа, то в ноябре и декабре 1917 г. он видел ее в третий раз, как «большевистскую армию», просящую мира и соглашающуюся на его жестокие условия: ему казалось, что его представление о русской армии подтвердилось я в третий раз. Это было его кардинальной ошибкой; ошибкой, от которой он уже не смог избавиться и которая легла в основу его знаменитого «нового военного плана»; эта ошибка предопределяет будущее германского фашизма.
Гофман видел нечто умирающее, видел конец процесса, конец режима, а ему казалось, что он видит нечто постоянное и неизменное. Он видел смерть царской армии, которая в ноябре 1917 г., тяжело раненая, распалась навсегда и физически была спасена большевиками, как человеческая социальная сила, именно благодаря Брест-Литовскому миру; а он думал, что это и есть большевистская армия. Большевистская армия рождалась только месяцы и годы спустя в процессе гражданской войны, в процессе новой мобилизации, в процессе стабилизации советской власти при Ленине и, наконец, выросла в могучую силу — в процессе социалистической реконструкции при Сталине. Но способный генерал Гофман — почти гений — никогда этого не знал. Его стратегическая схема, которая станет достоянием мировой истории, зародилась и выросла, потому что ее создатель был сбитым с толку человеком, пораженным полной политической и военной слепотой.
Но схема прокладывала себе путь. Это одно из тех явлений, которые могут произойти в капиталистическом, да еще фашистском мире, считающем себя таким проницательным, таким методичным и таким исключительно разумным; и поэтому (именно поэтому, так как мы ведь не придаем большого значения психологии как самостоятельному фактору в игре больших сил) этот маленький психологический этюд имеет свою иллюстративную ценность. При рождении современного нового германского военного плана участвовала сумасшедшая повивальная бабка.
С этой точки зрения история этого плана — типичный процесс, следующий обычному ходу капиталистического развития: от частного лица генерала Гофмана до узкой группы антибольшевистских сверх—капиталистов и авантюристов высокого полета; от капиталистов — к более широкому кругу «демократических политиков» и от демократических политиков — к фашизму.
Гофман провозгласил свой «новый план» сразу после войны среди дымившихся развалин Европы: немедленная кампания, против России; концентрация новых армий на Висле и Двине по примеру Наполеона; молниеносный марш под германским командованием вслед отступающим большевистским армиям; занятие Ленинграда и Москвы в течение нескольких недель; окончательное очищение страны вплоть до Урала и, таким образом, спасение истощенной цивилизации путем завоевания половины континента.
Это было великое открытие. Это было новое провозглашение наполеоновской идеи, через сто лет после Святой Елены, через двадцать четыре часа после разрушительной мировой войны: эту идею провозгласил генерал, который только что потерял в этой войне все — государство, победу, командование, солдат и даже мундир, с которого революционные рабочие новой Германии срезали эполеты. Этот случай чрезвычайно интересен. Побежденный генерал предлагает наполеоновскую кампанию — один, без армии. Это был анекдот. Но это был также и исходный пункт.
У Гофмана не было армии, но у него был круг друзей и покровителей, которые нетерпеливо выдвигали его вперед. Кто были эти смелые стратеги? Пока еще не было фашизма; не было ни фашистских масс, ни «фюрера», а партия Адольфа Гитлера, мюнхенского ефрейтора, насчитывала ровно семь человек; Гитлер был седьмым. Но Гофмана кое-кто поддерживал.
Публичным агентом и герольдом этого круга, стоявшего за Гофманом, привлекавшего на его сторону всевозможные попадавшиеся на его пути салоны, был некий Арнольд Рехберг, далеко не безызвестный «частный» политик, не принадлежавший ни к одной из крупных политических партий, но все же располагавший как будто некоторым влиянием. Он был связан с германской калиевой промышленностью, руководителем которой был его брат. Он поддерживал связи с несколькими хорошо известными антибольшевистскими агентами, вроде Джорджа Белла, с людьми, занимающими высокие посты в международных нефтяных трестах, и прежде всего с очень влиятельной, очень привилегированной политической организацией «клубом господ» — сборищем феодальных землевладельцев и высокопоставленных гражданских чиновников. Но Рехберг значил больше, чем все это: он был бывшим личным адьютантом германского кронпринца.
Вдохновителем и патроном гофмановского плана был кронпринц… Этот человек в течение ряда лет, хотя и спрятавшийся за кулисами дворцовых интриг, был одним из наиболее «злых гениев» германской политики: он был одним из самых неразборчивых в средствах авантюристов нашего времени, одним из действительных преступников, виновных в падении Германии; до войны он славился своими экстравагантными приключениями, во время войны — своими подвигами в тылу, после войны он бежал из страны одним из первых, теперь он вынырнул снова. Рехберг был всегда только его «Porte parole».[58] (Два других члена группы Рехберг — Гофман — барон фон-Хюнефельд и майор фон-Куммер — были также бывшими адъютантами кронпринца.) Гофман возлагал свои надежды на кронпринца уже во время войны, когда он разошелся во взглядах на методы ведения войны с главными военачальниками, а «маленький Вилли» был в то время известен как лидер фронды против кайзера и его ставки.
Что привлекло этого дворцового героя к гофмановскому проекту? Он всегда был человеком, потворствовавшим самым безумным идеям и самому безудержному хвастовству. Он не стеснял себя ни в чем, когда речь шла о его личных целях. В 1916 г., накануне Вердена, он не остановился перед тем, чтобы посылать сотню за сотней тысяч германских солдат на смерть, — ему хотелось заработать титул «победителя Вердена» и «спасителя отечества»; он заслужил клеймо «верденского мясника». Он был разбит на Марне (как командующий Пятой германской армией); разбит под Верденом; с презрением выброшен солдатами после перемирия. Он ничего не уступил. Теперь для него стояла на карте самая важная вещь — потерянная корона, и он играл ва-банк.
Этот любитель хорошо пожить, которому так долго пришлось ждать при подозрительном отце своей очереди сесть на трон, выскользнувший из его рук в последний момент, ненавидит революцию быть может больше, чем кто-либо другой; он был способен на все — лишь бы снова оказаться наверху. Бессмысленный капповский путч в марте 1920 г., который на три дня снова отдал Германию во власть жестокой реакции и после которого бесконечно сменялись кризисы и потрясения, «был первоначально его предприятием. План Гофмана был другим ловким ходом этого скомороха.
С помощью этого безумного «наполеоновского» плана, задуманного ненормальным человеком и толкающего Германию на путь новой катастрофы, он — претендент на трон — рассчитывал нанести прямой удар в спины тех, кто, по его мнению, составлял главное препятствие его притязаниям и кого он ненавидел едва ли не больше чем революцию. Это были «республиканские» генералы, лидеры нового рейхсвера, с их «про-русской», «восточной ориентацией» — стержнем политики Ратенау, Штреземана и всех прочих «плебеев». Кронпринцу требовался иной выход. Не кто иной, как он со своими адьютантами и со своими далеко идущими политическими связями, ухватился за идею Гофмана и превратил ее в; полную и конкретную военно-политическую схему.
Основа была ясна. Разбитая на западе Германия должна ударить на восток, а так как у нее нет своей большой армии, нет сил, достаточных для такой кампании, она должна заключить военный союз с Францией, а если удастся — также и с Англией. Комбинированная новая армия для «экспедиции на восток» будет состоять из французских и германских сил в пропорции 5:3 и должна иметь даже объединенный генеральный штаб.
Кронпринц не замедлил предложить в качестве верховного начальника этого генерального штаба, а
