скал отжаться? О парусе и не говорю, раз противняк дует. Тот же мыс, что у Кильдина в губу вдается, Могильным нарекли не зря. А озеро на берегу Мертвым называется…
Всегда интересно слушать байки Саши Сквор-цова. Нет, пожалуй, в Арктике мало-мальски известного острова, где бы не побывал он с экспедициями. Вот, например, рассказывал нынче о Вайгаче: изо дня в день один и тот же пейзаж — красиво, холодно, величаво, но нет места в нем человеку с его страстями и надеждами… Идешь по тундре — а куда, зачем? Изба, рация, лодка — жизненный круг замкнулся. Шаг в сторону — и безвременье. Какой век, какая эпоха, ау-у!..
Или взять новомодную гипотезу, что человек зародился не где-то в субтропиках, а именно здесь, в высоких широтах. Мол, всякие там биомагнитные и прочие поля, которые испускаем и принимаем мы сами того не ведая, в масштабах планеты естественно сходятся в Заполярье. А чувство сопричастности с космосом, душевное равновесие, приходящее в Арктике, — шуточки? Звуки, запахи, великое однообразие, но подсознательно все время ловишь себя на мысли, что когда-то — когда? — ты уже это все чувствовал, видел, ощущал…
Однако выходим в Кильдинскую салму. Зыби почти нет. Чайки сидят на воде — к перемене ветра или просто ленятся лишний раз подняться? По левому борту проплывают три холма, три брата-богатыря, рожденные сползающим к морю ледником. Решаем встать на якорь, дождаться утра. Оно, как говорится, вечера мудренее.
Из путевого блокнота
«9 июля. 5 часов утра.
Не дождавшись рассвета, — хотя какие рассветы в разгар полярного дня? — снялись с якоря. Не захотел Дмитриев отдохнуть — покемарить во время нашей капитанской вахты с нуля до четырех утра. Что ж, хозяин — барин.
Небо развиднелось. Пошли с отливом — на море почти полный штиль. Парус, как мужик с похмелья: то, надув щеки. пробежит — протянет коч что осталось сил, то обвиснет, отдыхая и цепляясь за грот-мачту. По курсу выплывает ступенчатая громада западной оконечности острова Кильдин с почти отвесной каменной стеной Ножовкой. С ней, помнится, связано какое-то предание — надо будет по возвращении посмотреть в своем архиве.
Ножовка ежеминутно меняет очертания: только что рельефно проглядывал профиль воина-великана с выпяченной верхней губой, а теперь стена похожа на доисторическое чудовище, которое в ужасе пятится от воды и приседает на мощный гофрированный хвост. Бежать некуда — вокруг море…
Сотнями лучей брызнуло в глаза солнце. Даль распахнулась, будто стоишь не на низкой падубе вровень с плещущей о борт волной, а вслед за чайкой поднялся на недосягаемую высоту и купаешься в воздушных потоках. С бьющимся сердцем вглядываюсь в знакомый фарватер Кольского залива, силясь увидеть Мурманск и свой дом, окна нашей квартиры, оставленной без малого месяц назад. Понимаю, что напрасно, но в такие минуты ждешь чуда.
Сегодня воскресенье, День рыбака. Как-то друзья-мурманчане планируют его встретить? Для меня же нет лучше подарка, чем это ощущение непередаваемого словами простора внутри себя и вокруг: по корме вчерашним днем прячутся в береговых распадках былые шторма и разочарования; по курсу виден легендарный полуостров Рыбачий с еще неосознанными тревогами и надеждами; справа бьющее в глаза солнце, на полпути к которому вот так же и сто, и двести лет назад ждал мореходов батюшка Грумант; слева — широкие ворота Кольского залива, над которыми в расступившихся облаках куском махрового полотенца зависла радуга. „Божьим оком“ называли это цветастое чудо поморы.
Что ж, в добрый путь».
Здесь, на Кольском заливе, начинались и заканчивались' пути-дороги бесчисленных морских экспедиций. Уже в XIII столетии вышли на Мурманский берег первые ватаги новгородской вольницы, а пройдя многоверстным фьордом, оседали на наносном мысу у слияния двух рек — Колы и Туломы. Рос и укреплялся на этом месте городок, оказавшийся впоследствии столь твердым орешком, что о него обломали зубы многие джентльмены удачи. Когда в 1556 году английский корабль с красноречивым названием «Ищу наживы» бросил якорь на рейде Колы, увидели иноземцы не менее тридцати русских парусных судов. И по свидетельству Стивена Барроу, все они были «намерены плыть на север для боя моржей и ловли лососевых рыб». Хотя и ошибается, верно, известный путешественник — семги-краснорыбицы и в самой Коле хватало всем вдоволь, а вот моржовый клык, действительно, был в цене и за ним-то отправлялись отважные мореходы и на полночный Грумант, и восточным ходом к матушке Новой Земле.
Западноевропейский письменный источник конца XV века сообщает, что людьми московских князей «под суровой звездой арктического полюса был открыт большой остров». По-видимому, это был именно Шпицберген, и его первооткрывателями оказались жители Колы, ибо другой документ свидетельствует, что«…в лето 7113 (1605) года во граде Самаре был человек поморенин, именем Афанасий, рождение его за Соловками на Усть-Колы. И он сказал про многие дивные чудеса, а про иные слыхал. И ездил он по морю на морских судах 17 лет, и ходил в темную землю, и тамо тьма стоит, что гора темная, издали поверх тьмы тоя видать горы снежные в красный день».
Западноевропейский письменный источник конца XV века сообщает, что людьми московских князей «под суровой звездой арктического полюса был открыт большой остров». По-видимому, это был именно Шпицберген, и его первооткрывателями оказались жители Колы, ибо другой документ свидетельствует, что«…в лето 7113 (1605) года во граде Самаре был человек поморенин, именем Афанасий, рождение его за Соловками на Усть-Колы. И он сказал про многие дивные чудеса, а про иные слыхал. И ездил он по морю на морских судах 17 лет, и ходил в темную землю, и тамо тьма стоит, что гора темная, издали поверх тьмы тоя видать горы снежные в красный день».
Каждый, кто, помолясь, выходил из Кольского залива, неминуемо бросал взор на черную громаду Кильдина. Так что же за предание сохранилось о каменной стене острова? Говорят, какой-то горе- промышленник от жадности полез на нее за птичьими яйцами, а на половине возвышения пришел в великий ужас, глянув вниз. И не смея спуститься, влез до самого верху по ножу, перетыкая его из одной щели в другую. Отсюда и название — Ножовка…
Много легенд рассказывают о древней мурманской земле, что пустынно раскинулась по стрику коча. Ветер протрезвел, делаем узла три при попутном юго-востоке. Рация постоянно на приеме — береговые службы буквально «пасут» нас, провожая к границе: «Я Восход-Цыпнаволокский, Восход-Цыпнаволокский. Кто следует на запад в шести милях от берега?»
Цып-Наволок. Северо-восточная оконечность полуострова Рыбачий. В укромной бухте этого мыса раньше располагался огромный по тамошним меркам торговый городок на 937 дворов. Хотя кто нынче назовет мне столь же многолюдное село в Беломорье или на Мурмане? Избы, солеварни, амбары, церковь… Городок рос как на дрожжах. Еще бы — здесь для меновой и беспошлинной торговли до середины XVII столетия стояли десятки кораблей из Норвегии и Дании, Северной Германии и Англии. Их трюмы были забиты шерстяными тканями и полотном, медью, чугуном, солью, мукой, серебряной и золотой посудой, водкой, табаком, кофе, сахаром… В обмен брали рыбу, наполняя бочки зубаткой, палтусом, треской, которыми в те годы изобиловали воды Баренцева моря. Не случайно, именно здесь на островке Аникиева сохранился своеобразный каталог высеченных в скале «визитных карточек» именитых купцов. Добрая половина из них принадлежит «фленсбургам» — заморским гостям из маленького княжества Шлезвиг, входившего в ту пору в состав Датского королевства. Сравнительно небольшое число имен норвежских мореплавателей на Аникиевой плите объяснить легко: посещение Рыбачьего было для норвежцев повседневным делом. А кому взбредет в голову высекать свое имя-прозвище рядом с домом? Для русских же людей, изведавших опасности и трудности плавания в далекую «дацкую сторону», благополучное возвращение к родным берегам становилось радостным и торжественным событием. И тут-то, на пути
