так протяжно, так странно красиво поёт мама, что Ляле хочется нето смеяться, нето плакать…
«…Да… Тебя дразнят!.. Дразнят… — думает Ляля, слушая грустную песню и словно ища зазубринки для неизъяснимого сладкого сострадания к папе… Тебя, такого сильного, такого смелого!.. Подумаешь, колёсики… Папа!» — думает Ляля. И в носу у неё щекочет.
… А вот они едут все трое в машине. Это папа их отправляет к бабушке. Ему жаль расставаться с мамой и Лялей. Он только что воротился из дальнего плавания.
Но Ляле надо в деревню, поправляться у бабушки-бригадира после скарлатины с осложнением на оба уха, а маме надо проводить Лялю к бабушке и ехать дальше, в Сочи: петь на летних концертах для отдыхающих.
— Подготовьте билеты, — сказал им какой-то человек в белом кителе, когда они подъехали к аэродрому.
Папа подготовил мамин и лялин билеты. Билеты сейчас же отбили печаткой, и мама с папой и Лялей пошли по дорожке вперёд.
Когда все люди подошли к забору, перед самолётом, человек в кителе зашёл за забор, пропал, а потом, словно выскочив оттуда, крикнул высоким острым голосом: «Попрошу подготовиться, попрошу подготовиться к посадочке!»
Все подготовились к посадочке: начали прощаться.
Папа поставил у забора мамин и лялин чемодан. Наклонился к маме и быстро зашептал:
— Ты, Зая, передай привет, скажи, что хорошо… Ну, в общем, сама знаешь… Скажи, что будущим летом я непременно приеду… А главное, Зая… — и тут лицо у папы стало виноватое… — Главное, Зая, ты как-нибудь так… ну… сама понимаешь. Всё ж таки пожилой человек. Может быть, и отсталый немножко — с предрассудками. Старость…
— Понимаю, понимаю, — сказала мама, прищурила глаза и вдруг положила папе на плечо руку. — Боишься, что жена не поправится матери? Говори прямо?..
— Ну, как это возможно? — сказал папа и, улыбнувшись, взял маму за руку.
— Ляленька, — сказал папа, ещё не оторвав от мамы глаз. — Слушай бабушку. Бабушка — почтенный человек, кавалер ордена Ленина, — и вдруг он наклонился к Ляле совсем низко, к самому лицу её, и сказал: — Люби бабушку, люби! Она старенькая. Приласкай бабушку.
Папа подхватил Лялю на руки, прижал к себе, закрыв глаза.
Было больно, но Ляля решила уж потерпеть.
Папа осторожно и быстро целовал её глаза, щёки, шею, прижимался головой к её пелеринке.
— Посадочка, посадочка! — сказал папе человек в белом кителе.
И мама с Лялей сели в самолёт…
— Браво! — кричат вокруг. Это мама кончила петь.
Все задумчиво, будто нехотя умолкают. Словно ждут, чтобы мама запела опять, пли прислушиваются к той песне, которую мама уже допела.
И вдруг из-за тёмных плетней показываются две маленькие фигурки: первая — тощенькая, высокая с острым личиком, вторая — круглая и короткая. Она катится следом за высокой.
— Вы будете лялина мама? — говорит высокая девочка.
— Да, я буду лялина мама, — говорит мама.
— Так это вы спивали? — говорит Люда.
— Да, это я пела, — говорит мама.
— Хорошо спиваете, — говорит Люда и глядит исподлобья на бабушку; Света сейчас же прячется за людину спину.
— Большое спасибо, деточка, — говорит мама. — Я рада, что вам понравилось.
— А вот что я вас ещё хотела спросить, — говорит Люда. — Это правда, что в вашем городе целое поле жертв революции и что в поле есть цепки?
— Поле? Цепки? — говорит мама. — Да. Да. Это правда, деточка. Ты, наверное, хочешь приехать к нам, в Ленинград, посмотреть на Поле жертв революции?
— Могу, — говорит Люда и оглядывается на Лялю.
— Видишь, значит, всё правда! — шопотом говорит Света.
— Да, да, — говорит мама. — Всё правда…
— Хорошо, — говорит Люда.
— Верно дети сказали. Сердечно поёшь, Зинаида, — говорит бабушка.
И опять кружатся над маминой головой комары. Но мама их больше не отгоняет. Она не видит комаров. Мама, видно, радуется тому, что бабушка сказала «хорошо».
Про крючки, про гунтэри, про невода
— Ну, — говорит бабушка перед сном, — в добрый час, стало быть. Для девчонки-то всё собрала, Анюта? Жакетку, какую бы никакую, покрепче надобно припасти. Спозаранку свежает…
— Вот видите, сколько вам с нею лишних хлопот, Варвара Степановна, — говорит мама. — Может быть, лучше отложить?..
— Ой, ну мама же! — перебивает Ляля. — Ведь ты уже согласилась и вдруг раздумываешь. Так же нельзя! Скажи ей, бабушка!..
И бабушка говорит:
— Мала ещё мать учить! Помолчи покамест.
— Слышишь, Ляля? — словно обрадовавшись, спрашивает мама. — Сколько раз я тебе говорила, когда большие разговаривают, маленькие не должны перебивать.
— А об моей заботе ты не тужи, невестушка, — успокаивает маму бабушка. — Своя ноша не тянет. Коль решила дитя пускать, так пускай. Отец её тоже со мной в рыбалку уходил, а до свадьбы дожил и свадьбу справил, даже у матери не спросившись. Раз решила пускать, пускай и спи, не тужи.
— Мамочка, так ты себе спи, не тужи, — говорит Ляля.
Мама смеётся.
— Ну чем вы её так быстро околдовали, Варвара Степановна? — спрашивает она.
— Ещё бы, я ль не колдовка! — усмехнувшись говорит бабушка и, вздохнув, уходит с тётей Сватьей в соседнюю комнату.
Мама берёт зубной порошок, щёточку и свою красивую розовую мыльницу, идёт в сени и долго моется под рукомойником. А в соседней комнате бабушка о чём-то тихо шепчется со Сватьей. В той комнате горит свет. Ляля осторожно, приподнявшись на цыпочки, смотрит в дверную скважину.
Над большим сундуком с откинутой крышкой стоят её бабушка и тётя Сватья.
В скважину невозможно разглядеть, что лежит в сундуке, и Ляля медленно открывает дверь.
— Заходи, заходи, внученька, — говорит бабушка и придерживает рукой тяжёлую крышку.
Ляля нерешительно входит в комнату, становится рядом с бабушкой и заглядывает в сундук.
В сундуке лежат малиновое атласное одеяло, стопка новых простынь, перевязанных шпагатом, кусок сукна, блестящие калоши и много-много мотков цветной шерсти.
Ах, Ляля никогда и не думала, что у неё такая богатая бабушка!
— Тебе, тебе, всё тебе, — говорит бабушка, наклонившись над сундуком. — Всё тебе отпишу, внученька, всё твоё будет. Только вот это, белое, — гляди, внука, — это моё, на смерть припасено.
Ляля с удивлением смотрит на бабушку. Та стоит против света. По худым и впалым её щекам ползут глубокие тени.
— Бабушка, на какую-такую смерть?
