Наверное, он даже не заметил, когда его привезли в дом Резника. Имя у ветеринара было труднопроизносимым, поэтому всеми членами семьи единогласно было принято предложение горничной Светочки звать ветеринара просто Джоном. Потом Джона переименовали в уменьшительное Джонни. Впрочем, он откликался бы и на любое другое имя.
С утра до вечера он наблюдал за своими подопечными, и потребовал, чтобы его кровать стояла в зимнем саду. Этот человек был до смешного неприхотлив, и страстно обожал своих питомцев. Анатолию Максимовичу импонировала такая любовь к коалам, но порою и доводила до раздражения. Это случалось периодически, примерно раз в два месяца, иногда чаще. Когда это случилось в первый раз, после появления в доме коал, в кабинет к Анатолию Максимовичу постучалась испуганная Светочка, горничная.
— Анатолий Максимович, — сбившимся голосом начала она, — там Джонни бьётся головой о дерево, весь в крови…
— Кто в крови — Джонни или эвкалипт? — неуклюже пошутил Резник. Он не поверил горничной.
Но сам убедился в том, что это правда. Придурочный ветеринар, приговаривая что-то, равномерно долбился головой о ствол дерева.
Оказалось, что у одного из коал что-то не то с пищеварением.
— Кал, кал, кал, — приговаривал Джонни в такт ударам.
Тогда Анатолию Максимовичу еле удалось оторвать его от дерева и сдать приехавшим санитарам из «Скорой помощи». Хотя он подозревал, что пора сдать Джонни не в обычную больницу, а в психиатрическую лечебницу.
Но этой же ночью Джонни, оборванный, полуголый, появился в доме. Для Резника осталось загадкой, каким образом иностранец, плохо знающий русский язык, сумел добраться до загородного дома. Как потом на полном серьёзе объяснил ветеринар, «по запаху».
В любом случае, такая привязанность к коалам делала честь Джонни. Хотя Резник и предпочёл бы, чтобы любовь ветеринара к млекопитающим обрела бы более спокойные формы. После этого выражение «Джонни опять дурит» прочно вошло в их лексикон. Все — и родственники, и штат прислуги, и домашние, и знакомые, с удовольствием приходили посмотреть не столько на коал, сколько на «придурочного Джонни». Поэтому в зимнем саду всегда на видном месте хранилась аптечка — на всякий случай.
Анатолий Максимович покачал головой, и направился в зимний сад, посмотреть, что же произошло на этот раз. Он уже остерегался вызывать «скорую», и раны на многострадальной голове Джонни промывал сам. Горничная кричала, что боится крови. Однажды даже пришлось зашивать ему голову, но этим занялась Любовь Андреевна — дипломированный врач, хотя и терапевт.
Резник прошествовал по красивейшей оранжерее, и ступил в зимний сад. Там было тепло — чтобы коалы, привыкшие к определённому микроклимату, чувствовали себя, как дома.
— Ну, что тут опять? — грозно спросил он.
— Он слез, — взвыл Джонни, более — менее научившийся изъясняться по-русски. — Он слезал пол!!!
— Ну и что? — несказанно удивился хозяин. — Естественно, он будет слазить и залазить, это ведь не игрушка, а живой медведь!
Он с удовольствием оглядел плюшевую ушастую фигурку, вцепившуюся в ветку дерева. Вторая фигура покачивалась чуть ниже, из-за листьев был виден только блестящий кожаный нос.
— Нет, — заорал ветеринар, — он не может лазить пол! Это плохо, очень, очень! Это — смерть!
— Тьфу, дурак, — Резник суеверно сплюнул через левое плечо. — Что ты несёшь, какая смерть?
— Коал умирает только земля, — плакал навзрыд Джонни, размазывая слёзы по некрасивому веснусчатому лицу. — Он умирает не дерево, земля!
Резнику стало не по себе. Он вспомнил, что действительно читал о том, что коалы, чувствуя приближение смерти, слезают на землю.
— Но они совсем молоденькие, — вскричал он, перекрикивая всхлипывания Джонни. — Им только два года!
Ветеринар затих, и закивал головой, как китайский болванчик.
— Да, да, он молодой, — согласился он, — наверное, лазил пол хотеть лезть другая дерево!
— Вот-вот, хотел залезть на другое дерево, — с облегчением вздохнул хозяин. — Ну и дурак же ты, Джонни, опять перепугал меня! Да и я тоже дурак, ведь отлично знаю, что ты всегда нагоняешь страху!
— Дурак, — опять согласно закивал Джонни, — дурак!
Резник внимательно посмотрел в искристые глаза ветеринара. У него возникло странное чувство, что Джонни издевается над ним.
— Нет, ну ты прикинь! — взбешённая Мила сидела на кухне у своего дяди, знаменитого стилиста Саши Кравчука. — Эта старая дрянь трахалась с моим любовником! С моим!
— И что, ты так сильно переживаешь, мамочка? — лукаво поинтересовался Саша.
— Да я вообще не переживаю, этот козёл мне и даром не нужен! В нём только и хорошего, что огромный член, — взорвалась девушка. — Но какова ситуация! Я столько бабок вложила в этого урода, а он — пожалуйста, изменяет мне направо и налево, да ещё и с моей собственной мамашей!
— Курва старая, — педик Саша Кравчук был лаконичен.
Он женственным движением поправил обесцвеченную чёлку, падающую на лоб, и поставил на стол бутылку водки — для Милы. А для себя открыл мартини и плеснул в бокал немного жидкости, кинув туда обязательную оливку.
Мила положила на кусочек чёрного бородинского хлеба (Саша заботился о своём весе) кусок буженины, и опрокинула в рот стопку водки совсем не женским движением. Саша неодобрительно наблюдал за ней. По его мнению, женщина должна следить за тем, как она выглядит со стороны. И уж совсем недопустимо ругаться матом и пить, как сапожник, как это делает Мила. Впрочем, Мила — его племянница, родная душа, единственная, кстати, которая от него не отвернулась в то тяжёлое время, когда он понял, что его влечёт к мужчинам. Поэтому к ней можно относиться более лояльно. Тем более она только что испытала настоящий шок, увидев собственную мать в постели собственного же любовника. Так что можно и выпить по такому поводу. А мать Милы, свою же сестру, Галку, он всегда терпеть не мог, даже в детстве.
— Бедняжка, — он сочувственно потрепал певицу по щеке.
Мила укусила маринованный огурчик и запихнула в рот бутерброд с бужениной. Саша вновь отвёл глаза. Миле не хватает утончённости, манерности. А в шоу — бизнесе без этих качеств — никуда. Перефразируя поэта, можно сказать: певицей можешь ты не быть, манерами владеть обязан. Ну, что-то в этом духе. Именно поэтому все начинания Милы проваливаются, именно поэтому её отец — продюсер, по совместительству то ли шурин, то ли деверь Кравчука, не может заставить известных поэтов и музыкантов написать песню специально для неё. Ну не потянет Мила хит, провалит только, лажанёт даже самую великолепную песню.
— Знаешь что, — внезапно озарённый идеей, произнёс дядька, — твой отец должен вложить деньги в раскрутку группы, а не твоего сольника. Если ты будешь петь в группе, то быстро станешь популярной.
— Здрасте, я ваша тётя, — Мила отстранилась и уставилась на Сашу.
— Да нет, мамочка, ты путаешь, — пошутил он, — пока что это я — твой дядя! Впрочем, можешь считать меня и за тётю…
Мила расхохоталась. Вот что ей нравилось в дядьке — это абсолютная искренность и самоирония. Он знает, что голубой, и знает, что все остальные тоже знают. И ничуть этого не стыдится, хотя и не выставляет на показ, само собой.
— Ну что ты смеёшься? — обиделся он. — Я ведь серьёзно говорю. Помнишь, лет пять назад на эстраде выступала эта… как её… Артемида? Ну, помнишь? Такие песенки слащаво — плаксивые…
— Ты с Булановой спутал, — отмахнулась Мила.
— Нет, я про Артемиду. Так вот, она поняла, что уходит в тираж, и быстренько вышла замуж, уехала за границу и несколько лет оттуда носа не показывала. А потом вернулась, и поёт уже в составе новой группы. «Импульс». Да ты слышала, конечно же, эти песенки по всем радиостанциям крутят! Так что тебе пора, мамочка, менять приоритеты!
— Я так и собираюсь делать, — уверила его Мила и опрокинула очередную рюмку «Гжелки».
— Будешь выступать в группе? — обрадовался стилист. — Я тебе и имидж новый сооружу…
