насыпи, стреляли в воздух, наводя этим панику на испуганных пассажиров.
– Махновцы… – сказал кто-то шопотом.
Вскоре появились и пешие махновцы. Мы стояли небольшими группами возле своих вагонов, свалив багаж на мокрую землю.
У товарных вагонов слышался шум, крики и брань, – это махновцы перегружали товары из вагонов на подводы. Когда перегрузка окончилась, нам приказали куда-то итти. Прошли около трех верст, показались подводы, нас остановили.
Солидного вида мужчина в высокой бараньей шапке, окруженный толпой вооруженных людей, объявил нам, что бояться нечего, что мы временно задержаны 'Запорожским полком Петриченко из армии батьки Махно' и что расстреливать будут только офицеров, полицейских и, может быть, спекулянтов.
На наши уверения, что ни офицеров, ни полицейских, ни спекулянтов среди нас нет, 'баранья шапка' равнодушно ответила, что 'там видно будет, а пока предъявите документы'.
Однако проверялись не документы, а бумажники и кошельки, которые тщательно складывались в мешки вместе с часами, портсигарами, кольцами и другими драгоценными вещами. Багаж нам приказали сложить на подводы, которые двинулись куда-то без нас.
После проверки 'документов' нам приказали итти по дороге через лес в с. Клюевку и явиться в штаб Махно.
Делать нечего – пришлось итти. По дороге мы заметили, что нас никто не конвоирует. На ходу мы стали обсуждать создавшееся положение. Одни говорили, что мы свободны и нам следует итти до станции, а другие считали за лучшее, во избежание недоразумений, итти в Клюевку, где можно будет поесть и отдохнуть. Произошел раскол: большая группа пассажиров повернула назад, а меньшая взяла направление на лес, который темной полосой вырисовывался на туманном горизонте.
Итти приходилось по грязи. Вскоре мы заметили, что из леса выскочила группа всадников и быстро помчалась к нам навстречу, словно бросилась в атаку. Мы испуганно свернули с дороги; всадники открыли по нам стрельбу; мы рассыпались в стороны и залегли в грязь, проклиная судьбу. Через несколько минут нас окружили махновцы.
– Кто вы? Откуда? – расспрашивали они, подозрительно рассматривая нас.
Кто-то нашелся объяснить, что мы артисты, идем в гости к батьке Махно.
– Так чого ж вы раньше цього не казалы, мы ж думали що вы буржуи або военные.
Махновцы добродушно посмеивались над нами и посоветовали нам итти скорее во избежание встречи со вторым конным отрядом…
Последствием этой 'атаки' у нас оказалось человек двадцать раненых и помятых лошадьми.
В полдень мы стали подходить к селу.
То, что мы увидели в селе, нас несказанно поразило. Нам казалось, что мы присутствуем при нелепом маскараде. Возле опрятных хат толпились люди. Воистину это была современная Запорожская сечь, и нужна была мощная репинская кисть, чтобы изобразить на полотне эти ярко-красочные, нелепые, дикие фигуры. Большинство из махновцев было одето в вязаные и сетчатые, белые и цветные фуфайки, на ногах болтались необычной ширины шаровары с красными поясами вокруг талии, концы которых спускались почти до земли. Вооружены все были 'до зубов'. Помимо шашек и револьверов, у многих за поясами торчали ручные гранаты, а пулеметные ленты, очевидно как щегольство, вились по поясам или висели через плечо. Как бы дополняя полноту картины, тут же у стен, валялись винтовки и кое-где понуро торчали пулеметы.
При нашем появлении махновцы пестрой толпой высыпали на улицы, гогоча и отпуская по нашему адресу грубые шутки и циничные остроты. Среди махновцев можно было видеть крестьян и крестьянок. Окруженные галдящей толпой, мы подошли к небольшому домику возле волостного правления, откуда через несколько минут вышел молодой, рослый матрос в кавалерийских сапогах со шпорами.
Говор несколько стих. Толпа расступилась, и матрос заорал, обращаясь к нам:
– Что это за сволочь приплелась?
Мы объяснили ему, что мы артисты. Матрос окинул нас быстрым взглядом и расхохотался. И действительно, мы представляли забавное зрелище. Разговорились, стали объяснять матросу наше скверное положение.
– Бывает и хуже, – загадочно бросил матрос.
Но толпа была настроена не так миролюбиво, как нам сначала показалось. Из толпы послышались крики, что в таком виде сам чорт не разберет, действительно ли мы актеры.
– Нехай краше нам прыставляють, а то може воны брешуть…
Матрос хотя и продолжал посмеиваться, но, видимо, присоединялся к мнению толпы. Напрасны были наши доводы, что нам нужно привести себя в порядок, поесть, отдохнуть. Пришлось 'приставлять'. Выручил один из спутников, который очень удачно рассказал несколько комических рассказов, подражая Ивану Руденкову. Это выступление вызвало взрывы хохота.
Кто-то спел романс: 'Отойди, не гляди'. Одна почтенная с виду дама пропела дрожащим голосом арию из 'Онегина'. Слушатели становились требовательнее, указывая на то, что нас много, а поет мало. Я уверенно затянул 'Из-за острова', кто-то энергично махнул руками, и хор грянул. Пели мы до хрипоты, – махновцы остались довольны, уверовав в наши таланты.
Нам отвели три клуни. Мы кое-как почистились, помылись, под вечер поели и начали подшучивать над превратностями судьбы.
Когда стемнело, стали укладываться на ночлег. Слышались крикливые звуки кларнетов и гармоний, взрывы смеха, крик, женский визг, топот пляшущих ног. Ко мне подошел и сел на землю пожилой крестьянин – хозяин двора, где мы расположились.
– Ох, чоловиче, – вздохнул в раздумьи крестьянин, – не доведе гульня до добра. Чуете, що воны выробляють, и оттак що дня. И куды воны стилько пьють о цей самогон? Да що там пьют, а з жинками що роблють, так и не прыведы бог…
– Отчего же молодым не погулять…
– Добра гульня, прости господи, и в день и в ночи покою нема, прямо хоть от риднои хаты отцураися.
– Что же, они из вашего села?
– Да, ни (нет), що вы, бог з вами. Кажуть, що воны запорожци, а там бис их знае, хто воны.
– Так зачем же вы их пустили в село?
– Э, знаете, все ж таки воны за нас стоять, да и нас не обижають, даром ничего не беруть. Да що й казать, тут що робылось, пока воны не пришлы. И пану дай, и нимцу дай, мылыции теж, а там пристава, старосты, и де их тилько набралось? А сколько перевишалы, да перепороли – выходыло
так, що перед каждым знымай штаны. Писля ни систы, ни лягты. Теперь мы хоть трохи отдохнулы, да кое що и повернулы назад, а то думалы, що страшный суд, и бильш нычого.
А цей, знаете, Махно, спасыби ему, що помыщыкив выразив, да панив, да мылыции и австрийцив набыв стилько, що за четыре дни насылу закопалы. Ни, вин дуже нас защыща, тилько у його хлопцив богацько таких, що не доберешь, вид кого воны уродылысь.
– Значит у вас с ним союз, что ли?
– Да ни, мы промеж себя так поришылы, що нехай робыть що хоче, тилько з дому мы ныкуды ни пидем; звисно, молодежь теперь не удержишь дома, ну, кое хто и пристав до його, тилько не богацько, а так щоб хозяин який, так того ни.
Крестьянин вздохнул, перекрестился, пожелал мне доброй ночи и направился к себе.
На улице как-то сразу смолкла музыка и крики; во дворах заметна была суматоха. По улице проскакали всадники. Крестьянин выбежал из хаты узнать, что случилось. Скоро вдали послышалась глухая артиллерийская стрельба. Махновцы тревожно бегали из двора во двор, крича, запрягали лошадей. На всякий случай, мы поодиночке стали пробираться в поле. Вскоре в селе стало необычайно тихо. Артиллерийская стрельба слышалась все яснее. Во двор вернулся наш хозяин. Я спросил, что случилось.
– Да кажуть, с нимцами бьются.
Утром в селе появились разъезды немецкой кавалерии, а в полдень мы были во власти германского отряда. Нас отправили на железнодорожную станцию. С большим трудом добрался я до Киева без вещей и
