Даже Сенека, обычно указывающий на хорошие стороны любой эпохи, вынужден признать, что Римская империя вступила в период старения, лишившись при принципате своей свободы (цит. по:
Историк Флор, живший во II веке н. э., сравнивает развитие римской нации с развитием человека (i, 1): «Если представить римский народ одним человеком и рассмотреть всю его жизнь в целом: как он возник, вырос и, так сказать, достиг расцвета сил, как позднее состарился, то можно насчитать четыре ступени и периода. Первый возраст – при царях – длился почти четыреста лет, в течение которых римский народ боролся с соседями вокруг самого города. Это его младенчество. Следующий возраст – от консулов Брута и Коллатина до консулов Аппия Клавдия и Квинта Фульвия – охватывает сто пятьдесят лет, за которые он покорил Италию. Это было самое бурное время для воинов и оружия. Посему кто не назовет его отрочеством? Затем до Цезаря Августа сто пятьдесят лет, за которые он покорил весь мир. Ведь это сама юность империи и как бы некая мощная зрелость. От Цезаря Августа до нашего века неполные двести лет, когда из-за бездеятельности цезарей римский народ словно состарился и перекипел»[114]. Флор также видит в обширности и мощи Римской империи одну из причин ее упадка (i, 47; также iii, 12): «И я не знаю, было бы ли лучше для римского народа ограничиться Сицилией или Африкой или даже, не тронув их, господствовать в одной Италии, чем, поднявшись до такого величия, губить себя своими же силами. Ведь гражданские страсти породило не что иное, как избыток счастья. Прежде всего нас испортила побежденная Сирия, а затем азиатское наследие царя Пергама. Эти сокровища и богатства обрушились на нравы века и повлекли ко дну государство, погрязшее в тине собственных пороков… Откуда бы взялись рабские войны, если бы не переизбыток рабской челяди? И могло ли выступить против своих господ войско гладиаторов, если бы расточительность, распространившаяся для приобретения поддержки плебса, не поощряла его любовь к зрелищам и не превратила казнь врагов в некое искусство? Что касается более явных пороков, то разве они не результат стремления к занятию магистратур, в свою очередь вызванного жаждой богатства? Вот откуда марианская, а затем сулланская буря. А пышные пиршества и расточительная щедрость – разве не от богатства, которое тотчас не порождает бедность? Она бросила Катилину против своей родины. Откуда, наконец, сама страсть к господству и властвованию, как не от чрезмерных богатств? Именно это вооружило Цезаря и Помпея факелами фурий на погибель государству»[115].
Наконец, последним о том же самом писал Зосим – историк эпохи Гонория. Правда, он был не христианином, а убежденным сторонником старой государственной религии. Он видел вторжения готов и вандалов и полагал, что гибель империи (или, как он называет это, переход власти к германцам) является следствием того, что Рим отвернулся от веры отцов. Его мнение было у христиан столь непопулярным, что ученые объясняют порчу текстов Зосима их языческим содержанием. Однако они во многих отношениях представляют собой важное дополнение к христианской мысли и сочинениям того времени. Мнение Зосима о причинах гибели Рима появляется в разделах, описывающих правление Феодосия (iv, 59):
«Сенат все так же придерживался обычаев предков, и ничто не могло его вынудить на святотатство по отношению к богам. Феодосий собрал сенаторов и произнес речь, призывая их забыть свои, как он выразился, заблуждения и обратиться в христианскую веру, что означало бы забвение любых грехов и любого неблагочестия. Его речь никого не убедила, никто не желал забыть традиции, складывавшиеся с основания Рима, и предпочесть им глупое учение христиан. Они говорили, что благодаря помощи старых богов Рим уже тысячу двести лет не мог покорить ни один враг, но никто не знает, что случится, если старая вера будет заменена новой. Феодосий возразил, что простой народ не в силах оплачивать жертвоприношения и религиозные церемонии и что он сам хочет покончить с ними, потому что они ему не нравятся, да и на военные нужды требуются деньги. Хотя сенаторы ответили, что святые обряды невозможно исполнять должным образом, если за них не заплатит государство, закон о жертвоприношениях был отменен и стародавние римские традиции преданы забвению. И вследствие этого римская держава и империя ослабели и стали домом для варваров – вернее, лишившись всех своих обитателей, пришли в такой упадок, что были забыты даже места, где раньше стояли города».
В другом месте (ii, 7) Зосим говорит, что после Диоклетиана, пренебрегавшего обрядами, «империя постепенно умирала, незаметно погружаясь в варварство».
Неудивительно, что христианские авторы, со своей стороны, всегда объясняли упадок и падение Рима исполнением Божьей воли. Достаточно сослаться на самых важных и интересных из этих авторов – раннего христианского писателя Минуция Феликса (конец II века), самого Августина (IV–V века) и последователя Августина, историка Орозия. Какого бы мы ни были мнения об этих авторах, которые, разумеется, судили римскую жизнь исключительно со своей религиозной точки зрения, тем не менее, нам удастся вынести ценный урок из их сочинений: мы научимся избегать ошибки многих выдающихся современных ученых, которые идеализируют Римскую империю и ее гигантскую организацию.
Христианские авторы лучше, чем кто-либо, понимали одну истину: Римская империя, в сущности, как говорит Минуций, «строилась и расширялась посредством грабежей, убийств, преступлений и подлостей», как мы и пытались показать в главе о жестокости римлян. Августин в своем «О граде Божием» идет дальше и проводит более глубокий анализ. Он приводит многочисленные примеры, доказывая, что империя, покоящаяся на таком насилии и несправедливости, неизбежно содержала в себе семена упадка. Благородная сквозная мысль всего его сочинения, возможно, наиболее четко выражается в следующих отрывках (iv, 33): «Итак, оный Бог, Виновник и Податель счастья, – поелику один есть истинный Бог, – сам раздает земные царства и добрым, и злым. И делает Он это не без разбора и как бы случайно (ибо Он – Бог, а не Фортуна), но сообразно с порядком вещей и времен, – порядком для нас сокровенным, а Ему вполне известным. Этому порядку Он не подчинен, однако же, рабски, а царствует над ним, как Владыка, и располагает им, как Правитель. Но счастье Он ниспосылает только добрым».
Августин согласен с величайшим из своих языческих предшественников, что «чудесные подвиги Рима имели два первоистока – свободу и жажду славы». Но он высказывает и другую мысль, в которой я вижу великое достижение его философии истории. Для него грандиозные успехи римской политики не являются доказательством большой человечности римлян, ибо мы не должны забывать, как он говорит, что империя росла благодаря несправедливости по отношению к тем, с кеми она вела справедливые войны. Иными словами, народы, покоренные Римом, были сломлены его мощью лишь потому, что они были еще хуже римлян.
Мысли Августина по проблеме империализма столь интересны и столь понятны современному читателю, что мы процитируем их здесь: «Войны и покорение иных народов злым людям кажутся счастьем, добрым же – лишь необходимостью. Эту необходимость можно назвать счастьем лишь оттого, что все могло бы быть еще хуже, если бы праведные были покорены неправедными. Но кто сомневается, что большим счастьем будет жить в согласии с добрым соседом, чем одолеть злого соседа в войне? Лишь порочные люди доходят до того, что ищут предмет ненависти или боязни, дабы победить этого врага в бою».
Таков вердикт истинного христианина империалистической политике, и в нем выражается великое достижение политической мысли, на которое оказалось способно лишь христианство. Августин не мог поверить в вечность Римской империи, поскольку, как преданный христианин, он верил в библейские слова о том, что «небо и земля прейдут».
Орозий, христианский историк, который был духовным учеником Августина, полагал, что первые признаки
Итак, все эти христианские авторы придерживались взгляда, что римское христианство должно принять в наследство от языческого Рима задачу по формированию мировой истории и до скончания времен выполнять эту задачу на новой основе, более здравой и лучше соответствующей божественной воле. Этот взгляд получил распространение во время германских вторжений, когда мировое духовное лидерство переходило к христианам одновременно с тем, как власть над миром оказалась в руках завоевателей. Но рамки нашей книги не дают нам возможности развивать эту тему дальше.
Итак, мы приходим к следующим результатам. Многие древние авторы ощущали, что в Римской империи происходят некие внутренние перемены, и по-разному выражали это представление. Но оно получило всеобщее признание, когда христианство с духовной стороны и варвары – с политической начали одолевать внутренне деградирующую
Но даже сейчас нам не вполне ясно, какие причины привели к этому краху, переменам, упадку или
