воплощенный для Раба в личности воинственного Господина, есть условие sine qua поп исторического прогресса, то вершится История исключительно трудом Раба.]
Но чувство абсолютной власти вообще и службы [Раб служит Господину, которого боится] в частности[3] есть лишь растворение в себе [если бы не это чувство власти, не страх и ужас перед Господином, человеку никогда не стать Рабом и, значит, не достичь конечного совершенства. Но этого условия «в себе», условия реального и необходимого, недостаточно. Совершенство (которое не может быть неосознанным) достигается только в труде и трудом. Ибо только в труде и с помощью труда человек в конце концов доходит до понимания того, в чем смысл, значение и зачем был нужен этот обретенный им опыт страха перед абсолютной властью, воплощением которой был для него Господин. Только потрудившись на Господина, он поймет, почему неизбежна борьба между Господином и Рабом и какую роль играют в ней риск и страх], и хотя страх перед господином есть начало мудрости, тем не менее сознание здесь для него самого не есть для-себя-бытие. [Страх смерти заставляет человека осознать собственную действительность, всю важность для него простого факта собственного существования; только насмерть испугавшись, он способен понять, что жизнь — дело нешуточное. Но тут еще нет сознания своей самостоятельности, важности и нешуточно- сти своей свободы, своего человеческого достоинства.] Но благодаря труду оно /сознание/ приходит к самому себе. В моменте, соответствующем вожделению в сознании господина, служащему [т. е. трудящемуся] сознанию казалось, что ему на долю досталась, правда, сторона несущественного соотношения с вещью, так как вещь сохраняет (behalt) в этом свою самостоятельность. [Казалось, что в труде и трудом Раб привязан к Природе, к вещи, к «сырью», тогда как Господин, довольствующийся потреблением вещи, приготовленной для него Рабом, и получающий от этого удовольствие, вполне свободен по отношению к ней. Однако на самом деле это не так. Конечно,] Вожделение [Господина] удержало за собой (hat sich vorbehalten) чистую негацию предмета [потребляя его], а вследствие этого и беспримесное чувствование себя [испытываемое при пользовании]. Но поэтому данное удовлетворение само есть только исчезновение, ибо ему недостает предметной стороны или устойчивого существования. [Неработающий Господин не производит вне себя ничего устойчивого. Он только разрушает продукты рабского труда. Пользование и удовлетворение остаются, таким образом, чисто субъективными: они интересны только ему и, следовательно, могут быть признаны только им, они не составляют «истины», раскрытой всем объективной реальности. Поэтому самое большее, что может дать такое «потребление», такое праздное удовольствие Господина, обусловленное «непосредственным» удовлетворением желания, — это доставить некоторую приятность, но никак не принести полное и окончательное удовлетворение.] Труд, напротив того, есть заторможенное вожделение, задержанное (aufgehaltenes) исчезновение, другими словами, он образует. [Труд пре-образует Мир и образовывает, воспитывает Человека. Человек, который хочет — или должен — работать, должен сдерживать инстинкт, подталкивающий его к тому, чтобы «потребить» «сырой» предмет. И Раб может трудиться на Господина, т. е. на кого-то другого, а не на себя, только сдерживая собственные желания. Следовательно, трудясь, он переступает через самого себя или, если угодно, воспитывает, «культивирует», «облагораживает» свои инстинкты тем, что сдерживает их. В то же время он не уничтожает вещь, не подвергнув ее переработке. Он откладывает уничтожение вещи, прежде пре-образуя ее трудом, он готовит ее для потребления, иначе говоря, он ее «образует» /il la «forme»/. Трудясь, он преобразует /transforme/ вещи и в то же время преобразуется сам: преобразуясь, воспитывая самого себя, он образует /forme/ вещи и Мир, и он воспитывается, формируется, трансформируя вещи и Мир. Поэтому] негативное отношение к предмету становится формой его и чем-то постоянным, потому что именно для работающего предмет обладает самостоятельностью. Этот негативный средний термин или формирующее действование [труда] есть в то же время единичность или чистое для-себя-бытие сознания, которое теперь в труде, направленном вовне, вступает в стихию постоянства; работающее сознание приходит, следовательно, этим путем к созерцанию самостоятельного бытия как себя самого. [Продукт труда — это произведение трудящегося. Это осуществление его замысла, его идеи; значит, это он сам осуществился в этом продукте и через его посредство, и значит, созерцая его, он созерцает сам себя. Но этот искусственный продукт в то же время так же «самостоятелен», так же «объективен», так же независим от человека, как и природная вещь. Следовательно, благодаря труду и только благодаря труду человек становится человеком объективно, на самом деле. Только после того как он произвел искусственный Предмет, человек сам реально и объективно становится чем-то большим, чем природное сущее, не таким, как природное сущее. И только в реальном и объективном продукте труда ему дано подлинное осознание своей субъективной человечности. Следовательно, только благодаря труду человек является сверх-природным реальным сущим, осознающим собственную реальность; как трудящийся он есть «воплощенный» Дух, исторический «Мир», «объективированная» История.
Итак, не что иное, как труд «образует» /«forme-ou- eduque»/ из животного человека. Человек «образованный», сбывшийся и удовлетворенный тем, что он сбылся, — это, стало быть, неизбежно не Господин, но Раб, или, по меньшей мере, тот, кто побывал в Рабстве. Но не бывает Раба без Господина. Значит, Господин выступает катализатором исторического, антропогенного процесса. Сам он не принимает в нем деятельного участия, но без него, без того, чтобы он при сем присутствовал, процесс был бы невозможен. Ибо история человека — это история его труда, а труд будет историческим, общественным, человеческим только при том условии, что трудящийся трудится вопреки инстинкту или «непосредственной выгоде», что ему приходится трудиться на другого, и труд его — подневольный, что трудится он под страхом смерти. Такой и только такой труд освобождает, т. е. очеловечивает человека (Раба). С одной стороны, этим трудом создается реальный и объективный, но неприродный Мир, Мир культурный, исторический, человеческий. И только в таком Мире человек живет жизнью, которая по сути своей отличается от жизни животного (и «первобытного» человека) в лоне Природы. С другой стороны, труд избавляет Раба от страха, который привязывал его к наличной Природе и к его собственной врожденной природе животного. Труд под страхом смерти, труд на Господина освобождает Раба от страха, который делал его Рабом.]
Формирование [вещи трудом] имеет, однако, не только то положительное значение, что служащее сознание этим становится для себя сущим /епШё-existant-comme-un- itre-donne/ как чистое для-себя-бытие [т. е. труд это не только деятельность, в процессе которой человек создает искусственный /technique/, по существу человеческий Мир, столь же реальный, как и Мир природы, в котором живет животное], но оно имеет и негативное значение по отношению к своему первому моменту, страху[4]. Ибо в процессе образования вещи собственная негативность, его для-себя-бытие, только благодаря тому становится для него предметом [или вещью в мире], что оно снимает [диалектически] противоположную сущую /existant-comme-un-etre-donnd/ [природную] форму. Но это предметное негативное есть как раз та чужая сущность, перед которой оно трепетало. Теперь, однако, оно [в труде и трудом] разрушает это чужое негативное, утверждает себя как таковое в стихии постоянства и становится благодаря этому для себя самого некоторым для-себя-сущим. В господине для-себя-бытие есть для него некоторое другое, или оно есть только для него[5] ; в страхе для-себя-бытие [уже] присуще самому служащему сознанию', в процессе образования [посредством труда] для-себя- бытие становится для него его собственным, и оно приходит к сознанию, что оно само есть в себе и для себя. Оттого, что форма [идея-замысел в сознании] выносится вовне [из Сознания и помещается — посредством труда — в объективную реальность Мира], она не становится для него [трудящегося Сознания] чем-то другим, нежели оно само, ибо именно форма есть его чистое для-себя-бытие, которое становится тут для него истиной [или раскрытой, осознанной объективной реальностью. Человек, который трудится, узнает в Мире, преобразованном его трудом, собственное произведение: он узнает в нем себя, свою собственную человеческую действительность, он открывает в нем себе и другим действительность своей человечности и объективность своего о себе представления, на первых порах абстрактного и чисто субъективного]. Таким образом, в силу этого обретения себя вновь благодаря себе самому оно [трудящееся Сознание] становится собственным смыслом именно в труде, в котором, казалось, заключался только чужой смысл. —
