сами понимают язык своих открытий?
– Каждый, кто использует преступное знание, – преступник! – прогремел Кевин.
– А О'Нейл, узнавший о новых явлениях, подтвердил свою вину? – вкрадчиво спросил отец Майкл.
Кевин, усмехаясь, кивнул.
«Этому человеку следовало бы знать больше, чтобы спорить с тем, кого обучали иезуиты», – подумал священник.
Он повернулся к присяжным и спросил:
– Что происходит, когда мы подавляем такие открытия? Подумайте о различных средствах подавления и о том, кому может быть разрешено их использовать. Вы тут же столкнетесь с интересным явлением. Те, кто подавляет или пересекает что-либо, должны знать этот предмет досконально. Цензоры должны это знать! Вы же фактически ничего не пресекли! Вы просто ограничили знание особой элитой. Я спрашиваю: по какому принципу подбирается эта элита?
Отец Майкл повернулся и хитро улыбнулся Кевину.
– Этот вопрос не имеет ответа, – продолжил он. – Неужели мы можем предположить, что О'Нейл сговорился с преступным знанием разрушить наш мир?
– Вот именно! – подхватил Кевин. – Он сговорился!
Отец Майкл посмотрел на Доэни, который отвернулся в сторону, наблюдая за Джоном. Тот полностью сосредоточил свое внимание на голове, плавающей в сосуде, настороженно вслушиваясь и кивая, как будто разговаривая с ней.
– Позвольте мне напомнить латынь, забытую вами, – продолжал священник.
– Слово «сговор» иначе звучит как «конспирация». Ах, эта замечательная латынь, по ее законам «конспирироваться» означает «дышать вместе, вместе существовать». А здесь никакого сосуществования не было! Он сделал это сам, в одиночестве!
Отец Майкл резко повернулся на каблуках и встал лицом к присяжным, давая им время переварить сказанное.
Почти неслышно священник повторил свои последние слова еще раз:
– В одиночестве. – И громче: – Можете ли вы упустить благоговейную значимость этого исключительного факта?
Присяжные теперь неотрывно смотрели на отца Майкла, и на их лицах не осталось и тени скуки.
Следующую фразу священник почти пропел:
– Он сделал это в одиночестве! Как мы будем вести свои дела в свете такого знания? Как мы будем теперь судить о своем собственном поведении? Где тот безвинный, готовый бросить первый камень?
– Это бесполезно! – крикнул Кевин и стукнул по столу револьвером. – Господин Доэни, может быть, вы уладите эти вопросы?
Джон посмотрел на револьвер, сознавая, что ошибаться сейчас нельзя.
Придав печаль своему голосу, Финтан произнес:
– Мы идентифицировали виновника наших несчастий. Мы не нуждаемся ни в его признании, ни в отрицании вины. Это О'Нейл. – Доэни указал на него пальцем, потом опустил руку. – Он сделал всех предыдущих убийц просто дилетантами-любителями. Войны кажутся лишь небольшим огорчением в свете такого деяния. Вам, отец, не кажется интересным, что я, ссылаясь на чуму, употребляю слово «война»? Вы же не говорите, что каждый ирландский солдат, делающий выстрел в припадке гнева, виновен?
С шокирующим видом Джон захихикал и предостерегающе погрозил пальцем голове в кувшине.
Доэни пересек комнату и встал перед присяжными, всем своим существом ощущая, что отец Майкл находится выше его. Почему Кевин сделал именно так, поместив священника на более высокий уровень?
– О'Нейл смеется, – сказал Финтан. – Он не подавлен. Он не раскаивается. Он ведет себя просто вызывающе. – Доэни повернулся и пристально посмотрел на Джона. – Полюбуйтесь-ка на него.
Взгляд Джона был прикован к голове в кувшине. Она говорила ему: «Как тебе нравится защита господина Доэни?» После этого голова издала зловещий стон, отозвавшийся эхом в голове Джона. Не в силах терпеть, он закрыл уши ладонями.
– Видите, он не хочет даже слушать, – продолжал Доэни. Он опять повернулся в сторону присяжных, как ему показалось, с выражением искренности. Это была роль не очень приятная, но необходимая. – Священник говорит, что О'Нейла спровоцировали. Я с этим согласен. Вы этому не удивляетесь? Закон утверждает, что его спровоцировали. Но как он выбирал мишени для своей чумы? Священник говорит, что мы объявили О'Нейлу войну. Я что-то не припомню такого заявления, но все равно. Пожалуй, войну не нужно провозглашать. Хотя священник просит у нас ясности ума. Что он имеет в виду? Может быть, мы должны быть отстраненными, равнодушными или даже отчужденными от нашего несчастья? И мы должны заранее обеспечить защиту по вопросу сентиментальной причины?
Присяжные довольно захихикали.
Доэни после этих слов задумался о пунктах, которые он вместе с Херити и О'Доннелом обсуждал перед тем, как собраться здесь. Все ли он упомянул? Безумие… причина… оправданная провокация. Доэни решил, что сказал достаточно. Оставался только разговор с мальчиком. Нужно было дойти до конца. Он подошел опять к своему месту около Джона, бегло взглянув на тело Херити. Почему никто не задает вопросов о смерти Джозефа? Каждого, наверное, приводят в ужас О'Доннел и его убийцы. Должно быть, это был яд. Херити был не из тех, кто плохо переносит выпивку.
Взгляд Доэни задержался на Джоне. Безумец неподвижно смотрел на голову в кувшине. Что он нашел интересного в голове бедного Алекса? Это была еще одна смерть в комнате, наполненной смертью.
Голова продолжала говорить с Джоном: «Почему они задают вопросы? Все ответы уже известны».
