отмене не могло быть и речи. Вот только мальчишка научился уже чувствовать ложь.
Сдерживая чувства, насколько это было возможно, Катсук сказал:
– Тебе надо спать.
– Но как же мне спать, если ты собираешься меня убить?
«Разумный вопрос», – подумал Катсук.
– Я не буду убивать тебя, пока ты будешь спать.
– Я не верю тебе.
– Клянусь своими духами; именем, которое я дал тебе, и своим собственным именем.
– Почему я должен верить в этих дурацких духов?
Катсук дернул за рукоять ножа, вырывая его из ножен.
– Закрывай глаза и будешь жить!
Мальчик закрыл было глаза, но тут же широко распахнул их.
Катсуку все это показалось смешным, но в то же время он лихорадочно думал, как убедить Хоквата. Никакие слова не подходили.
– А если я уйду, ты будешь спать?
– Попробую.
– Тогда я уйду.
– У меня затекли руки.
Катсук лишь тихо вздохнул и наклонился, чтобы проверить ремни. Они туго охватывали руки, но кровообращение нарушено не было. Индеец развязал узлы, растер мальчику запястья. Потом он снова связал их, добавив скользящую петлю для каждой руки и пропустив ее через плечи Хоквата.
– Теперь, если ты попробуешь освободиться, – сказал он, – новые узлы затянутся еще туже, и кровь не сможет поступать в руки. Если это случится, я тебе помочь не смогу. Останется только отрезать их.
– Значит сейчас ты уйдешь?
– Да.
– Ты пойдешь кушать?
– Нет.
– А я хочу есть.
– Кушать будем, когда ты проснешься.
– А что мы будем есть?
– Здесь найдется много съедобного: корешки, личинки…
– Ты останешься снаружи?
– Да. Засыпай. Впереди долгая ночь. Ты будешь идти со мной. Если не сможешь – мне придется убить тебя.
– Зачем ты это сделал?
– Я уже говорил тебе.
– Нет, не говорил.
– Заткнись и ложись спать.
– Как только ты вернешься, я сразу же проснусь.
Катсук не смог удержать улыбки.
– Хорошо, теперь я знаю, что делать, если захочу тебя разбудить.
Он поднялся, вышел из пещеры и погрузил лицо в воду ручья. Она быстро охладила и освежила кожу. Потом он встал на колени и заставил все свои чувства обследовать царившую здесь тишину. Убедившись, что все кругом спокойно, он направился к деревьям на самом краю обрыва. Там он посидел какое-то время, неподвижный будто глухарь, припавший к собственной тени. Отсюда ему была видна тропа, которую его племя проложило много столетий назад. Она огибала деревья у основания склона. С этой высоты ее было прекрасно видно, хотя с земли ее скрывали деревья и скальные расщелины.
Он сказал сам себе: «Сейчас я обязан быть сильным. Я нужен своему племени. Наши тропы съедает лес. Наших детей проклинают и уничтожают. Наши старики не могут говорить с нами, потому что мы ничего не можем понять в их словах. Мы сопротивляемся злу, сами прибегая к нему, но мы вымираем. Мы безземельны на своей собственной земле».
Очень тихо, только самому себе, Катсук стал петь имена своих мертвых: «Яниктахт… Кипскилч…» Пока звучала песня, он подумал о том, как само прошлое вплелось в дух песен его народа, но теперь умирают и сами песни.
Далеко внизу из-за деревьев вышел медведь, обошел склон и направился в другую сторону, чтобы наесться травы к инникинник. Похож, где-то рядом было его логово.
«Здесь нам ничего не грозит», – подумал Катсук.
Теперь и он сам улегся на мягкий покров мха в тени низких ветвей. Он лежал на животе, готовясь
