Обвинение в убийстве

хорошо, а безупречно, и ты единственный кандидат, у которого есть все, чтобы обеспечить такую работу.

– Как вы это определили?

Губы Дюмона сложились в гримасу раздражения:

– Рейнер нашел тебя после смерти Джинни: он собирал информацию обо всех подходящих представителях правоохранительных органов Лос-Анджелеса, составлял психологические портреты и занимался всей этой научной дребеденью. Как только он тебя выбрал, ребята приступили к работе и начали собирать о тебе сведения. Чем больше мы узнавали, тем больше нам это нравилось.

– Кто скажет им, что они поступают ко мне в подчинение?

– Я скажу.

– Они тебя боятся.

– Нет. Уважают. Ну, может, слегка побаиваются. Я встретил их сразу же после того, как погибла их сестра, и помог им справиться с горем. Ты помогаешь кому-то, и он никогда об этом не забывает. Всегда тебе благодарен. И, может быть, уважает тебя чуть больше, чем ты того заслуживаешь. Они не такие, как ты, и даже не такие, как я. Им нужно, чтобы их кто-то направлял. Я их далеко от себя не отпускаю, постоянно за ними присматриваю.

– Звучит как поговорка, которая советует держать врагов на расстоянии вытянутой руки.

– Это преувеличение, – сказал Дюмон. – Они хорошие парни. Им нужен лидер. Новый лидер.

– Это не та роль, которую я хочу играть.

– Я знаю. Поэтому я и выбрал тебя. – Дюмон тяжело и совсем не театрально вздохнул. – Никто из них не понимает, что для тебя вступление в Комитет будет жертвой, а не облегчением. Тебе придется отречься от своих ценностей и добропорядочности. Твоими противниками станут люди и организации, которые ты всегда ценил.

Он протянул руку и постучал двумя узловатыми пальцами по груди Тима:

– А хуже всего то, что ты будешь чувствовать себя лицемером. Но ты поймешь, что действовал напрямую и получил реальные результаты. Трудно быть первопроходцем, стоя на трибуне, даже если эта трибуна платиновая, серебряная или сделана из креста, на котором распяли Господа.

Тиму вдруг пришло в голову, что в уважении, которое Дюмон внушал так легко и естественно, скрывалась глубокая нравственная подоплека.

– Когда кого-то грабят, насилуют, убивают, жертвой становится общество, – продолжал Дюмон. – Общество имеет право на свою позицию. Мы представляем наше общество. Мы можем стать его голосом. То, чего ты хочешь добиться, можно попытаться сделать здесь. – Он вдруг тепло улыбнулся. – Об этом, по крайней мере, стоит подумать.

– Ты что, черт тебя возьми, совсем спятил? – Дрей облокотилась на стол, цвет ее глаз был глубоким, как у кошки, загнанной в угол.

– Не знаю. Может быть. – Тим откинулся на стуле, скрестив руки на груди.

Снаружи бушевал ветер, отчего тускло освещенная кухня казалась маленьким тихим убежищем.

– Ты поговорил об этом с Медведем?

– Конечно нет! Я ни с кем не собираюсь об этом говорить.

– Тогда почему ты говоришь это мне?

– Потому что ты моя жена.

Дрей схватила его за руку:

– Тогда послушай меня. Эти люди играют на твоем горе. Как секта. Не позволяй им решать за тебя. Принимай решения сам.

– Я именно это и делаю. Принимаю решения сам. Но я бы хотел, чтобы в этом был какой-то элемент порядка. Закона.

– Нет. Закон – это то, чему служили мы. Та гордость, с которой ты рассказывал, что значит быть судебным исполнителем, была просто заразна. Меня восхищало, что ты говорил об этом как о призвании, словно был священником. Судебные исполнители, у которых нет скрытых целей, в отличие от агентов ФБР или ЦРУ, которые следят за осуществлением закона. Которые защищают конституционные права отдельного человека. Благодаря им не закрывают клиники, где делают аборты. Провожают чернокожих первоклассников в школу в Новом Орлеане, где были отмечены случаи расовой дискриминации… Я поверить не могу, что ты, который поклялся поддерживать и защищать суды, можешь думать о таком!

– Я больше не судебный исполнитель.

– Может быть, нет, но этот Комитет… У него нет никаких сдерживающих факторов. Если тебе нужно найти какой-то выход для ярости – на Кинделла, на Джинни, на себя, – я могу это понять. Но сделай что-нибудь настоящее. Пойди застрели Кинделла. Зачем городить вокруг этого такой… огород?

– Это не огород. Это правосудие. И порядок.

На лице Дрей появилось раздражение, которого Тим научился бояться:

– Тим, не покупайся на соломенную мораль и дешевые речи. – Она закусила губу. – Значит, если информация о сообщнике не подтвердится и вы решите дело не в пользу Кинделла, ты сможешь его убить.

– Это будет справедливо. Его дело рассмотрит суд – суд, который сфокусируется только на его вине, а не на процедуре. А если мы найдем доказательства, что в деле был замешан сообщник, я всегда смогу подвести Кинделла и его сообщника под суд. Тем более что здесь нельзя применять статью о том, что за одно преступление не судят дважды, потому что Кинделл так и не дошел до суда. Дело не в том, чтобы его убить, а в том, чтобы разобраться в убийстве Джинни.

– И откуда же возьмутся доказательства?

– У меня будет доступ к отчетам государственного защитника и окружного прокурора. А Кинделл, скорее всего, поделился со своим защитником тем, что произошло той ночью.

– Почему просто не пойти к самому государственному защитнику?

– Государственный защитник никогда не выдаст мне конфиденциальную информацию. А Рейнер может по внутренним каналам достать эти документы.

– Я уже немножко прощупала дело. Анонимный звонок в день смерти Джинни принял Пике – судебный исполнитель, дежуривший в тот вечер. И он сказал, что у звонившего был взволнованный и даже расстроенный голос. Он готов поклясться, что это не был сообщник или кто-нибудь, кто мог быть в этом замешан. Это всего лишь его догадка, но Пике смышленый парень.

– Он что-нибудь сказал насчет голоса?

– Ничего, что могло бы помочь. Ну, взрослый мужчина. Никакого акцента, шепелявости или чего-то в этом роде. Все вполне могло быть тем, чем казалось.

– А могло быть хорошо разыгранным представлением. – Только после того, как его окатила волна разочарования, он понял, как сильно цеплялся за версию о сообщнике:

– Хотя, может быть, я ошибся и это действительно сделал один Кинделл.

Дрей глубоко вдохнула и задержала дыхание:

– Я пытаюсь получить возможность поболтать с Кинделлом.

– Брось, Дрей. Разговор с Кинделлом только насторожит его сообщника – если таковой, конечно, имеется. Он заметет следы или исчезнет. В результате ты навлечешь на себя какие-нибудь санкции. Единственное, что нам может помочь, – что никто не знает, что мы копаем это дело.

– Ты прав. Плюс к этому, если вы, идиоты, его убьете, я буду основной подозреваемой, если кто- нибудь узнает, что я к нему ходила. – Она переплела пальцы и вытянула руки. – Я заказала расшифровки записей с предыдущих предварительных слушаний Кинделла.

– Как ты это сделала?

– Как обычный гражданин. Это открытые записи. Естественно, стенограф не печатает стенограммы самих судебных слушаний, если по делу не подают апелляцию, но мне должно хватить записей предварительных слушаний.

– Когда можно посмотреть записи?