Обвинение в убийстве

4

Тим открыл глаза и ощутил ужас прежде, чем смог вспомнить причину. Он сел на диване. Дрей была на кухне, оттуда раздавался шум.

Он не просто вспомнил, он заново пережил. Несколько минут сидел на диване, парализованный горем и не способный ни на одно движение. Тим сосредоточился на дыхании. Если он сможет три раза вдохнуть, значит, может вдохнуть и еще три раза, и жизнь будет идти отрезками по три вдоха-выдоха.

В конце концов Тим собрал волю в кулак и нашел в себе силы встать. В свете дня смерть дочери стала реальностью. Смерть жила в доме вместе с ними в пыли на полу, в пустоте потолков, в тихих безответных звуках его шагов мимо ее комнаты.

Приняв обжигающий душ, он оделся и пошел на кухню.

Дрей сидела за столом над чашкой кофе. Ее глаза опухли, а волосы сбились в сторону. Перед ней на столе лежала телефонная трубка.

– Только что разговаривала с окружным прокурором. Похоже, вам не удалось испортить дело Кинделла.

– Хорошо. Это хорошо.

Секунду они испытующе смотрели друг на друга. Она протянула руки, как ребенок, который хочет, чтобы его обняли, и Тим ответил на этот жест, порывисто шагнув в ее объятия. Она пристроила голову у него на животе, он зарылся лицом в ее волосы, а затем опустился на стул рядом с ней.

Под глазами у Дрей были черные круги.

– Чертов ублюдочный кусок дерьма, – сказала она.

– Да.

– Кинделл есть у них в картотеке. Он проходил по трем эпизодам растления малолетних: один с младенцем и два с детьми дошкольного возраста. Всем девочкам было меньше десяти лет. Три раза его ловили за руку. Последний раз судья признал его невменяемым. Ему оплатили полтора года пребывания в Пэттоне, стены с мягкой обивкой и горячую еду, – она говорила быстро, стараясь выплеснуть боль.

– А что с нашим делом?

– В полицейском участке он молчал как рыба – не сказал ни слова, как на него ни давили. Но в его лачуге море улик. Они взяли образцы крови с… с ножовки… – Дрей согнулась пополам.

Тим мягко отвел волосы от ее лица, но рвоты не последовало. Она резко выпрямилась на стуле, вытерла губы, судорожно выдохнула воздух и снова заговорила о деле:

– Окружной прокурор работает с ним, записывает все детали и подробности. Завтра ему предъявят обвинение.

– Еще у нас остается сообщник, которого они должны вычислить.

– Кто-то умеет заметать следы лучше, чем Кинделл.

– Они что-то не поделили или кто-то кого-то надул.

– Или – так, кажется, думает окружной прокурор – Кинделл был один в своем фургоне, Джинни шла к Тесс, и все дело в том, что просто, черт его подери, был самый неподходящий момент.

– Он что, вообще не занимается этой версией?

– Она – прокурор женщина – лично меня заверила, что ее люди изучают такую возможность, но, по-моему, ее это не особо вдохновляет.

– Почему?

– Дело легко выстраивается и в том виде, в каком оно сейчас. И я уверена, что Гутьерес и Харрисон не горят желанием рыть носом землю, проверяя то, что тебе подсказывает интуиция.

Тим вспомнил сухие сорняки у дома Кинделла и мягкую грязь, на которой могли остаться следы или отпечатки покрышек еще одной машины. Он подумал обо всех, включая себя и Медведя, кто побывал там до приезда экспертов-криминалистов, затаптывая улики на месте преступления.

Тим налил себе чашку кофе, сосредоточив все свое внимание на стоящей перед ним задаче, и секунду сидел молча.

– Помнишь пикник, когда ей было четыре? – вдруг спросила Дрей.

– Не надо.

– На ней было то желтое клетчатое платье, что прислала твоя тетя. Над нами пролетел самолет, и она спросила, что это. Ты сказал ей, что это самолет и что в нем летят люди.

– Не надо.

– И тогда она посмотрела вверх, измерила его своим крошечным пухленьким пальчиком и… помнишь, что она сказала? «Не может быть. Они ни за что туда бы не поместились».

У Дрей по щеке скатилась слеза.

В дверь позвонили, и Тим поднялся, ощущая благодарность за то, что прервали этот разговор. На крыльце стояли Мак, Фаулер, Гутьерес, Харрисон и еще несколько ребят, которые были в баре вчера вечером. Все они сняли шляпы, как торговцы, изображающие почтение.

– Э-э, Рэк, мы… – Фаулер с усилием прочистил горло. От него пахло кофе и перегаром. Он спохватился: – А Дрей тоже здесь?

Тим почувствовал, как Дрей на цыпочках подошла и положила голову ему на плечо.

Фаулер кивнул:

– Мы все хотим извиниться. За то, что произошло в баре. И до бара тоже. Эта… ночь далась всем нам очень тяжело, – конечно, я понимаю, не так тяжело, как вам, но мы тоже не привыкли к… Как бы там ни было, мы вели себя не самым лучшим образом, когда у вас с Дрей и без нас проблем хватает, и, э-э, ну…

Гутьерес закончил за него:

– Нам стыдно.

– Теперь, – сказал Харрисон, – мы занимаемся делом вплотную.

– Спасибо. Я оценил.

Они еще немного потоптались, потом по одному вышли вперед, чтобы пожать Тиму руку. Это была глупая формальная церемония, но Тим был тронут.

Полицейские прошли обратно по дорожке, а потом патрульные машины увезли их одного за другим. Тим и Дрей наблюдали за процессией, пока последняя машина не исчезла из виду.

Следующие сорок восемь часов были долгими и мучительными. Звонки родственникам и друзьям, попытки вызволить тело Джинни из рук коронера. Новые подробности дела Кинделла, которое окружной прокурор готовился передать в суд…

Кинделл, который по понятным причинам не просил выпустить его под залог, отказался от подготовительного этапа и потребовал быстрее провести предварительное слушание. Дрей узнала, что защитник подал ходатайство, чтобы добиться признания несостоятельности доказательств. Она подняла шум и позвонила в офис окружного прокурора, но ее заверили в полной бесперспективности подобного ходатайства. Дрей объяснили, что защитник постоянно подает ходатайства просто для профилактики, и даже хорошо, что он так основательно взялся за дело: у него репутация крикуна, а последнее, что им нужно, – это чтобы Кинделл после завершения процесса подал жалобу на неэффективные действия предоставленного государством адвоката.

Тим и Дрей пытались утешить друг друга, обнять, скорбеть вместе, но боль одного лишь усиливалась страданиями другого и ощущением собственной бесполезности, неспособности помочь.

Они начали держаться друг от друга на почтительном расстоянии, как квартиранты. Они часто дремали, но всегда отдельно друг от друга, и редко ели, невзирая на массу различных пластиковых емкостей со всевозможными яствами, поставляемых соседями и друзьями. Когда им все-таки случалось разговориться, это были короткие вежливые фразы – пародия на семейную жизнь. Один только вид Дрей вызывал у Тима острые уколы стыда за то, что он не может сделать для нее больше. Он знал, что в его лице Дрей видела отражение собственного опустошения.

В офисе окружного прокурора их уважительно держали в курсе дела, хотя и проявляли осторожность,