Владимир Корнилов; “Демобилизация”; Роман

Минута эта дорога,
Когда в туманном свете маяка
Вдали покажутся родные берега!

— Мура, — повторил лейтенант, вспоминая, что не раз слышал эту песню в увольнении. Под нее вертелись на огороженных танцплощадках морячки, отбивая у артиллерийских курсантов околопитерских невест.

— Ничего, кружиться можно, — снисходительно кивнула Инга, перебирая старые, стертые, кое-где отколотые или треснутые черные диски. — А вообще, очень интересно. Действительно история!

— Всё история! — согласился Борис, доставая из шкафа и вынося в сени бутылку водки.

«Даже моя фатера, — подумал, — за три дня биографию набирает: сначала Ращупкин приперся, потом Валька, а теперь…» — он открыл дверь в сени, достал из-за кадки кастрюлю с супом и поставил рядом поллитровку.

— Теперь… — он снова не мог подобрать подходящие слова и объяснить, что же теперь… Теперь женщина, самая, очевидно, лучшая в мире, пришла к нему в гости, вернее не к нему, а в его фатеру, и он готов был ревновать ее к своему жилью. И в то же время ему было стыдно за неказистую комнатенку, которая свалилась ему чуть ли не с неба, — хотя он почти родился здесь и прожил до полных одиннадцати лет.

В кухне черенком черпака лейтенант разбил лед в большой кастрюле, перелил половину содержимого в меньшую и выковырял полуторакилограммовый кусок мяса. Меньшую кастрюлю он поставил на газ, а большую отнес назад в сени и накрыл камнем.

— Проголодались? — улыбнулся аспирантке. Она уже сидела на покрытой тонким армейским одеялом самодельной тахте.

— Нет. Я ела, когда вы пришли.

— Ну, это когда было! — подошел он к окну и заново прикнопил оторвавшийся край газеты. Занятый пустячной работой, он чувствовал себя здесь куда уверенней, чем в библиотеке, в кино или просто на улице. Инга с любопытством следила за офицером.

— Нет, не надо. Не люблю верхнего света. Так лучше, — сказала, когда он подошел к выключателю.

— Сейчас закипит, — сказал, вываливая продукты на тарелки. Сыр пришлось поместить вместе с колбасой и провансалью. Тарелок не хватало.

— Помочь вам? — спросила гостья.

— Нет, не надо. А то неинтересно будет. Я ведь в первый раз в жизни принимаю гостей.

— Конечно! — сказала аспирантка. Ей начинало здесь нравиться. Только хозяин по-прежнему был излишне суматошлив.

— Несут, несут! — подражая половому из второго акта «Ревизора», закричал, вталкиваясь в дверь с кастрюлей, и тут Инга загадала, что если лейтенант поставит кастрюлю на пол (собственно, больше ставить ее было некуда), то у доцента с прокуроршей примирения не выйдет. Но лейтенант, лишь секунду помедлив, толкнул правым локтем мембрану патефона (она, взвизгнув, легла на свое место) и, придавив другим локтем патефонную крышку, взгромоздил на нее кастрюлю.

— Вот хитрюга, — чуть не вскрикнула Инга и тут же усмехнулась своему невезению и солдатской находчивости хозяина.

Он в последний раз вышел в сени за бутылкой водки, которая почти не охладилась, потом пододвинул стол к тахте; сощурясь, налил в жестяную кружку и в фаянсовую и обе пододвинул гостье.

— Вам какую — армейскую или эту? Я из нее когда-то пенки вылавливал.

— Нет, жестяную. Терпеть не могу молока.

— А я люблю. Но это пью чаще. Вот демобилизуюсь и вернусь к первоисточникам. Ваше здоровье!

— Ваше! Пусть у вас все получится, — чокнулась с ним через стол. Звук получился странный, но она бодро выпила почти не остывшую водку. — Нет, нет! Мне супу не надо, — замахала, будто поперхнулась, когда лейтенант понес полный половник к ее глубокой тарелке с таким же трактором, как на фаянсовой кружке.

— Ну, тогда одного мяса, — удивился он и вылил половник себе.

Ему нравилось, как она ест, пьет, чокается, сидит на его тахте в его комнатенке, уже почти темной от исправленных на окнах газет, и он ловил себя на мысли, что еще никогда не был таким везучим.