Владимир Корнилов; “Демобилизация”; Роман

давно подозревал, что медицинский лейтенант из штатских — порядочное бревно.

— Квартиру Колпикова, — сказал, снимая трубку. — Ирина Леонидовна? Вечер добрый. Не очень заняты? Просьба к вам некоторая. Надо консилиум устроить. Офицер один занемог.

— Какая температура? — спросил Музыченку, прикрывая трубку.

— Тридцать девять и девять… Почти сорок.

— Ах, чтоб вас… — не закончил подполковник и снял ладонь с микрофонного раструба. — Сорок у него, Ирина Леонидовна. Понимаете, боюсь, вдруг тиф. Где он? — спросил врача.

— У себя, — потупился медик.

— Если можно, придите, пожалуйста, в штаб. Офицер не госпитализирован. Сейчас наведем порядок. Большое спасибо. Пока.

Он бросил трубку и полоснул взглядом медицинского лейтенанта.

— Скорее всего ангина, товарищ подполковник, — сдавленным голосом пробурчал Музыченко. В нем боролись обида и страх, и в данный момент страх пересиливал.

— А если тиф? Вы понимаете или… — подполковник не нашел подходящего определения и коротко выматерился.

— Это ангина. Он горло показать не мог. Все забито.

— Забито и при дифтерите, — ощерился Ращупкин. — Что вы ему давали?

— Стрептоцид с аспирином.

— Детское дело, — хмыкнул подполковник, вспоминая все болезни своих пацанов. — Пенициллин ваш готов?

— Не в должной кондиции, — потупился врач.

У него был казенный пенициллин, но он боялся признаться, что не помнит пропорции, а сделать укол не решается.

— Позвоните в корпус или сами поезжайте. Но чтобы офицер был здоров. И немедленно в санчасть. Подождите пока в коридоре, — и подполковник стал принимать рапорта дежурных.

Мадам Колпикова, как ее прозвали между собой старшие офицеры, тридцатилетняя гранддама, бывший врач-терапевт, признала самую простую, хотя и тяжелую, фолликулярную ангину.
Курчев временами бредил, но в санчасть переходить отказался. Ближайшая к нему, бывшая Гришкина койка пустовала и лейтенанта решили не трогать. Целый день он мучался от жара, аспирин температуры не сбивал и мадам Колпикова стала колоть его, к большому неудовольствию своего политического мужа. Тот никак не мог примириться с шутками офицеров, хотя был женат на врачихе шестой год. Но для Ирины Леонидовны это было радостью. Она извелась без работы в этом трижды противном закрытом полку и ангина лейтенанта была для нее праздником.
Да и Ращупкин весь рассыпался в комплиментах и восторгах.

— Давайте вас аттестуем, а этого профессора спихнем в ветеринары или в Академию меднаук. Ваше здоровье, Ирина Леонидовна, — чокался он в субботу за предпраздничным столом, вызывая очевидную ревность замполита и своей толстой, невероятно раздобревшей от двух беременностей командирши. — Вот бы нам такого врача. Давайте ее аттестуем, Иван Осипович!

— Спасибо, спасибо, — краснела большеглазая черноволосая врачиха. — Ваше здоровье, — чокалась с командиршей и с красивой женой майора Чашина. — Спасибо. Только, ради Бога, не растравляйте меня, Константин Романович. Я ведь поверить могу. Мне бы хоть сестрой устроиться, — и она погрустнела. Среди офицерских жен она единственная окончила медицинский институт. Другие были с агрономическим образованием или просто учительницы. Устроиться по специальности никому не удавалось, все колдовали у своих печек.

— Да, — вздохнул подполковник в эту предварительную субботу, так сказать в генеральную репетицию перед 23-м февраля. — Да, тяжкая ваша доля, дорогие мои подруги! — Он поднялся во все свои без малого два метра и дальше продолжал со слезой. — Тяжкая, но завидная у вас судьба. Пью за вас всех и за тебя, моя Маша. — Он согнулся, чмокнул в голову и обнял свою семипудовую жену. — Нет ничего достойнее вашей жертвы. За вас всех, ура! Спасибо вам, дорогие женщины!

За столом чокнулись и всплакнули. Большеглазая врачиха рыдала, как санитарка. Ей нравился командир части, но здесь, в полку, дальше чоканья за столом и вежливых обращений по имени-отчеству дело не шло. Она предполагала, что и сама ему мила, во всяком случае куда милее уже опустившейся жены, и плакала от неудавшейся своей судьбы, еще более печальной после трех рюмок вермута. Она знала, что у полковых дам не в чести, так же, как, правда по другой причине, не в чести у офицеров ее муж, замполит, и нещадно тиранила супруга. А он служил ей верно, как престарелый поклонник, носил ее на руках, как отец, подметал квартиру, чистил картошку, топил плиту и чуть ли не сам готовил обед. Знали об этом все, и в семье Колпиковых жизнь была беспросветным кошмаром. И даже ночью, когда засыпала четырехгодовалая дочь, когда все в полку затихало, Ирина