Третий раз не успел. «Вя-а-ау!» – задёргалась у него в руках кошка и цап зубами за палец!
– По носу ей! Щелчка! – запрыгал папа около тазика.
Я щёлк, щёлк Мурку по носу. А она только: «У-умр!» – и жрёт папу, не перестаёт.
– Водой её! Душем!.. – Папа выставил руки с кошкой над ванной.
И тут как сыпанёт сверху на них кипяток, как заклубится пар!
– Ой, не за ту повернула! – испугалась мама.
– У тебя всегда не то! – кричит на маму папа, а мокрые волосы залепили ему лицо, глаза.
– А-а, пропади ты пропадом! – шваркнул он Мурку в ванну, схватился за укушенное место и побежал.
Кошка выскользнула из ванны и – за ним.
– Иван, здесь йод, ты куда? – мама кричит. – Ой, спасайся, она, наверно, взбесилась!
Мы выбежали вслед за кошкой в прихожую, оттуда – в общую комнату, потом в кабинет-спальню, опять назад. Кошка ни на кого не бросалась, бегала кругами по комнате, вертелась волчком, хватая зубами за свой коротенький хвост, кувыркалась через голову: «Мя-ау!» И ещё через голову, и ещё! И снова волчком, а с неё брызги во все стороны, комки горчичного теста!
Трах с разбегу в зеркальный шкаф! Думала, окно! Подхватилась – и на диван, с дивана – на стол, со стола – на портьеру окна, по ней на самую верхушку, на деревянную рейку. «У-у-уай! Умр-р-ру-у!!!» – визжит диким голосом.
Мы потрясли портьеру, чтоб согнать оттуда. Подошёл папа, дёрнул сильнее.
Рейка-карниз рухнула на пол. Взметнулось облачко пыли, из стены вырвались вместе с карнизом шпунты, куски штукатурки.
– Что ты натворил! – схватилась мама за голову. – Ремонт придётся делать…
И тут в коридоре послышался звонок. Папа пошёл открывать, дуя на свой палец. А я гонялся за Муркой – не наделала бы больше вреда!
– Берите, берите! – слышен из коридора голос Жени Гаркавого. – Это я во всем виноват: купил кота в мешке.
Папин голос:
– Нет, нет, нет! Я себя больше виню. Не надо было потакать его капризам.
Кошка юркнула в коридор, за ней – я и мама.
Мурка, как слепая, стукнулась о ноги папы и Жени, выбежала на лестничную площадку. По ступенькам катилась клубком: «Меу! Меу! Ме-е-у-у!!!»
– Ну и хорошо, что удрала! – вздохнул папа с облегчением. – Ну и хорошо! – ещё глубже вздохнул он. И ушёл забинтовывать палец.
Я показал Жене-большому язык. Женя показал язык мне и сунул в карманчик рубахи деньги. В мой карманчик, а не в свой.
– Будь здоров! – и показал мне «нос».
– Будь… – растерянно пробормотал я.
Женя стукнул дверью.
И случилось так, что я совсем забыл об этой десятке.
Несколько дней носил в кармане рубашки червонец. Целое богатство! Вместо того чтоб вернуть деньги Гаркавому или отдать сразу папе…
ДЯДЯ ЛЕВОН ТРУБИТ СБОР
И ещё о воскресенье. Никак не кончается этот день!
На понедельник нам ничего не задали читать, а только писать и решать задачки. Марину уложили после обеда спать, а я сел делать уроки. И только сосредоточился, как Марина приоткрыла бабушкину комнату и громко спросила:
– А во рту родинки бывают?
Я сразу посадил кляксу, а мама затопала на Марину ногами, и та исчезла.
Мне надо было всё решить и написать поскорее. И я писал, писал, писал… Буквы выскакивали из-под пера кособокие и словно танцевали.
Мама сморщилась от моей писанины, как от лимона.
– Что с ним делать!.. – плаксиво, как маленькая, проговорила она. – У меня уже сил нет с ним заниматься…
– И в школе стал невнимательным, – добавила бабушка. Она вязала носок, но на вязанье совсем не смотрела, пальцы сами знали, что делали. – Учительница, Мария Сергеевна, жаловалась… Что с тобой происходит, Женик?
– Ничего не происходит, – буркнул я.
А папа как будто смотрел в газету, но ничего там не читал.
– Если грязно написал – пусть перепишет. И не один раз, а три! Иначе мы никогда у него не воспитаем терпения и усидчивости.
Мама на это заметила:
– У меня нервы не железные – стоять над ним! И усидчивости так не воспитаешь… Только отвращение к учебе. Он и близко подходить к тетрадям будет бояться.
Что ответил папа – а он, конечно, не промолчал, – я не слышал, так как выбежал из квартиры. Меня уже давно ждали ребята – идти к дяде Левону.
Спустился на третий этаж, к дверям профессора Дервоеда, – пыхтит навстречу Жора.
– Быстрее!.. – выдохнул он. – А то без тебя хотели идти!
Я уже знал, где квартира Левона Ивановича. В не нашем подъезде на втором этаже. Только ещё ни разу мы к нему не заходили.
У подъезда топчутся Вася, Серёжа и Павлуша с Генкой. Все держат над головой правые руки. Задрали и мы с Жорой, и все двинулись в подъезд.
На дверях дяди Левона прибита цифра «28». Жора присел, обхватил сзади за ноги Генку (он самый легкий) и – э-эп! – поднял к звонку.
Генка нажал кнопку.
И дверь сразу отворилась. На пороге – Левон Иванович. Одет по-домашнему – в широченных пижамных штанах и майке. Улыбается:
– Салют, салют, «артековцы». Заходите.
Мы еле протиснулись по одному мимо него. Старый всё-таки дядя Левон, грузный.
– А ваша тётя не будет ругаться, если грязи нанесём? – говорю я.
– Не будет, не будет… А намусорим – сами и уберём. Лады? Мы же «артековцы»!
Квартира дяди Левона всего из одной комнаты и кухни. И вещей совсем немного: два шкафа, в одном сквозь стекло видны книги, диван-кровать, немного в стороне от него, ближе к окну, низенький, как детский всё равно, столик. На столике орехи-фундук в вазе, стакан с карандашами, стопка книг и газет, настольная лампа. На весь пол ковер, он заходит под два мягкие и один не мягкий стул возле столика. Все стены в квартире увешаны картинами и картинками в самодельных рамках: и лес, и одинокие деревья среди ржи, и река, и окраина города с козой…
– Не будет, молодой человек, ругаться наша тётя… – говорил где-то из кухни дядя Левон. – Давно уже нет её, один живу.
Вася присел на краешек дивана слева, Серёжа – справа. Сердитые, друг на дружку не смотрят… Оказывается, пока я пыхтел над уроками, Вася опять навредничал. «Иди-ка сюда, что-то на ушко скажу…» – сказал Серёже. Тот, дурак, и подставил ухо. А Вася: «Тьфу!» – и удирать. Серёжа цап его за рукав и как ахнет кулаком! Сейчас Вася сидит с «фонарём» под глазом, а другим, здоровым, гипнотизирует вазу с орехами. Не сводим глаз с орехов и мы.
– А вы угощайтесь, не стесняйтесь! – Дядя Левон вышел из кухни. Он нёс в руке вилку и разукрашенную деревянную ложку.
Вася схватил целую горсть. Набрали и мы. Треск поднялся, как будто сотня белок пустила в ход зубы.
