Потом папин голос:
– Может, очнулся и куда-нибудь отполз?..
Слышится топот ног, все бегут к подъезду. Понятно: будут спускаться в подвал. Надо выбраться раньше! Обязательно раньше… Засмеют потом – заблудился в подвале своего дома!
Выбросил вперёд руку… Ой! В ладонь впился гвоздь…
Пососал ранку, сплюнул. А вправо? Доски… Повернул назад – доски…
В западне!
Я без сил опустился на землю…
А шум уже здесь, в подвале, растекается в стороны, охватывает меня кольцом. В моей темнице по доскам ползут золотые полоски света… Где-то жикают фонариком-»жучком», свет пробивается во все щели. В одном месте доска розовеет, как пальцы, если смотреть через них на лампочку.
Совсем близко шорох ног… И какой-то щенок повизгивает… Как попал сюда щенок?
– Ищи, Снежок, ищи! – как будто бы Галкин голос.
А-а, не щенок это… Это её белый лохматый пёсик. Ну и сыщик – хо-хо!.. Любой кот перед ним – тигр…
Над ухом скрежет. Тр-рах!! Кто-то грохнул дверью, как выстрелил.
– Пооткрывали – не пройти…
Жени Гаркавого голос, девятиклассника из нашего подъезда!
Встаю на ноги: «Значит, я в кладовку попал?!»
Потихонечку выхожу… Коридор посреди подвала, по обе стороны двери, двери… В конце коридора на освещённой стене две тёмные фигуры, спинами ко мне. Они держатся за руки. Женя и Галка!.. Женя нажимает фонарик, в коридоре то темнеет, то светлеет. Галка тащит на верёвочке своего Снежка: «Ищи! Ищи!»
Закрываю дверь, она резко взвизгивает. Женя и Галка мгновенно поворачиваются в мою сторону, светят. Я слепну, закрываюсь рукой…
– Вот он! Дядя Иван, сюда! – кричат они.
А Снежок уже вырвался, подкатывается ко мне лохматым белым клубком, тычет холодным носиком мне в ладони.
– Ах ты, Снежище! Ах ты, сыщик! Узнал меня! Раз только видел – и узнал! – глажу я собачку, обнимаю её. Снежок лижет мне лоб, нос…
Меня окружают со всех сторон, тормошат:
– Живой!
Бабушка вытирает мне нос, чмокает в щёки:
– Живой!
Мама щупает руки-ноги, всхлипывает:
– Живой!
Папа тискает мне ладонями голову, поворачивая сюда-туда, словно выбирая самый спелый арбуз:
– Целый и невредимый!
– Какой целый?! Какой невредимый? – всплёскивает мама руками. – На нём живого места нет!
– Женька, это тебе отец голову привинчивал? – выглянул у кого-то из-под руки Жора.
– А ты не заметил? – удивляется Женя Гаркавый. – Ему подменили голову, новую поставили.
Они ведут меня под конвоем к выходу. Я несу на руках Снежка.
– Болит? – Жора подозрительно косится на мою голову.
– А если б ты так нырнул?
– Э, ерунда… Вот я однажды полетел, так полетел! У бабушки жил летом, в деревне. Полез на чердак в сарае яйца собирать. А жёрдочка круть под ногой! Я и полетел с верхотуры… Вниз головой! А внизу овцы стояли. Барана в лоб – трах! Насмерть. Овечки с перепугу через загородку – прыг-прыг!
– Насмерть?! У барана же рога… – не верится мне.
– Ну и что? Я твердолобый.
– Ха-ха-ха! – первым не выдержал Женя-большой.
– Не верите? А голова моя в живот провалилась… Лежу – темно, душно, дышать нечем… «Что такое?» – думаю.
– А как же… это… достал? – хлопаю я глазами.
– Запросто! Р-раз за волосы – и вытащил!
И тут начали все хохотать, словно с ума посходили.
Выбирались из подвала – хохотали.
Карабкались в изнеможении по лестнице – хохотали.
И даже в квартире ещё хохотали.
Такой со всеми припадок случился.
«ТИГР» + «КОТЁНОК» = ПОЛКАН
Как я завидую тому, у кого мама не медик! А у меня не просто медик, а медицинская сестра.
Только вошли в квартиру, только отсмеялись, как опять начали все ахать да охать.
– А я плакала по тебе! – похвасталась Маринка, моя сестричка, и вытерла глаза – чтобы я поверил.
Папа стал на стул и ввернул в прихожей самую большую лампочку. Бабушка вынесла из общей комнаты торшер. Марина побежала в спальню, которая была и папиным кабинетом, притащила настольную лампу. Но розетки в прихожей нет, включать было некуда.
– Марш в ванну! – приказала мама и перестала охать.
И все протиснулись за мной в ванную, сорвали с меня одежду. Бултыхнули чуть ли не в кипяток!..
Стали конвейером: за бабушкой папа с большим лохматым полотенцем, за папой – мама с йодом, зелёнкой, перекисью водорода и клеем «БФ-6», за мамой Маринка пристроилась – с пирожком в руке.
Бабушка поварила меня немного в кипятке, чуть кожа не полезла, и начала скрести самой кусачей мочалкой. По царапинам, по болячкам!
– Ы-ы-ы! О-о-о! – ревел я дурным голосом.
Сполоснуть бабушка не успела – кончилась в трубе горячая вода. Мыло начало разъедать мне глаза. Я завопил ещё сильнее. Папа нарушил конвейер, побежал на кухню. Возвратился с чайником и начал поливать из носика мне на макушку. Но кончилась и эта вода.
– Заварка в чайнике есть! – вспомнила Марина.
Папа ничего не сказал и начал растирать меня полотенцем. Командовал, как дядя, который по радио гимнастику передаёт:
– Руки вверх, наклониться вправо – ра-а-аз… Выпрямиться!
Меня и наклоняли, и вертели на табуретке волчком, а мама прижигала, мазала, пачкала меня разноцветными мазилками: в коричневое, зеленое и такое, как вода, – перекись водорода.
Я выл и просил:
– Одной перекисью! – Перекисью не болело.
Клеем мама смазала мне царапину на лбу, и кожу собрало складками, как у старого деда.
– Тебя склеивают, чтоб не рассыпался? – спрашивала Марина.
Осмотрела меня, как картину, и сказала:
– Краси-и-ивый како-о-й…
А папа сказал:
– До свадьбы заживёт!
– А за ним и пирожок – ну-ка, съешь меня, дружок! – сунула мне в рот пирожок Марина.
Я куснул раз и замотал головой: «Не хочу!» Пирожок был не с повидлом, а с мясом. Я продолжал приплясывать от боли.
– А почему ты не хочешь пирожка? Тебя не тошнит? – встревожилась мама.
– Тошнит… – соврал я.
Мама побледнела и зашаталась.
– Ой, у него, наверное, сотрясение мозга! Сейчас же постельный режим!
