Ваську.
— Что с тобой? — спросила Лера.
Я шепнул, что продрог, и потащил ее к тахте. Господи, как хорошо, что мы молчали!..
В бульдозере все слышно... Но зачем в белом кримплене лезть в кабину? Небось вся перемазалась... Интересно, попал бы я в нее, стреляя отсюда? В консервную банку наверняка бы не попал...
— Что с тобой? — повторила Лера.
Я благословил ее близорукость.
— Люблю тебя, — ответил безжизненным шепотом.
— А я тебя как!.. Хочешь, буду давать уроки. Я ведь овладела этим дурацким суггестивным методом. Сейчас многие едут не в Израиль, а в Америку и хотят быстро изучить язык. Я буду зарабатывать уйму денег, и ты будешь писать одни картины. А на стене, напротив тахты, повесим меня в синем пальто.
— У нас нет стены...
Я подумал, что в кабине бульдозера холодно.
— ...Нет стены, и нет тахты. И потом, я еще не жил на деньги женщин.
— Я тоже никогда не кормила мужа. А сейчас хочется... Я сильная. Это только с виду... а на самом деле у меня материнский характер.
Она скрутила отца! Он у нее не пикнет...
Я хотел сказать, что не надо никаких суггестивных уроков и совсем не нужна мне ее сила, потому что чудесна как раз ее слабость и робость и эта изумительная сутуловатость, а деньги, если уж решу, заработаю. Но не мог этого выдавить. За окном в бульдозере Томка. Другое дело, если б я ее уже застрелил...
— Ты не будешь надрываться... Сколько тебе нужно в месяц на холсты и краски?
— Полсотни. Но не волнуйся. Это чепуха...
— Не чепуха. Я вижу — вся твоя жизнь в холстах. Ты не понимаешь, как я живу. Ты не знаешь тех людей. Они хорошие, лучше вас. Но в них нет взвихренности, как у тебя или Василия Валентиновича. Они не одержимые. Муж очень хороший, но я с ним неживая, не то что с тобой...
Я предательски молчал.
— И отец хороший человек. Но, знаешь, он целый день может чистить медную ручку или выпиливать вешалку.
— У нас тоже все руками...
— Я не о том... Неужели не понимаешь? — Она стала нервничать. — У вас все крупно. Вы какие-то оглушенные и одновременно высветленные... А жестокости твоей я не боюсь.
— Молчи. — Я обнял ее так, как если бы за окном не было Томки, и мы уснули.
3
Разбудил меня рев бульдозера. Я открыл глаза и увидел, что Лера не спит. В комнате было светло.
— Завернись в простыню и беги на кухню. Только не измажься.
Я подумал, что рабочие наверняка заглядывали в подвал. Лера выскочила из комнаты, а я подошел к радиатору, где лежали наши вещи. Работяг не стеснялся. Томки — тоже. Вдруг послышался новый рев, и во двор въехал второй бульдозер с солдатом за рулем. Двор затрясло, и в окно полетели комья. Я осторожно, чтобы не смять Лерин костюм, закрыл рамы.
Лера вошла в комнату, высокая, завернутая в простыню, неземная, и мне обидно стало ее отпускать.
— Что это, — спросила, — за цифры на стене?
— Кооперативные мечты...
— Так много? У тебя совсем нет жилья?
— Есть. Но племянница не выносит запаха красок.
— Какие там краски?! Пожилая женщина сказала, что ты там не прописан.
Я подумал: возможно, Ленькина теща не врет. Наверное, приходил участковый, она наплела ему с три короба, и он вычеркнул меня из домовой книги. Я ведь и на выборы не хожу.
— Если ты прописан, можно разменяться.
— Вряд ли... Ты не заметила, брат был дома?
— Я тебе уже сказала: брата не было...
— Значит, меняться будет он.
Мне снова захотелось услышать, как Весна станет давать уроки отъезжающим в Америку и покупать мне холсты и краски, а я — создавать шедевры. Но она молчала. Второй бульдозер ревел за окном как оглашенный, и я подумал, что не успею дописать кафе.
Лера совсем голая стояла в кухоньке. Я машинально ею любовался, но в голове была опять кофейная забегаловка. Лицо у Леры было озабоченным. Не замечала, что на нее смотрю. Мне вспомнилось, как жаловалась на взморье:
— Утром я злая, не подступись. Муж знает и не пристает с расспросами. А сынишка не понимает, и родители — тоже. Они старые... А мне — умыться, собраться, сколько нервов в спешке...
— Ясное дело!.. Ты ведь «мисс институт»!..
Я представил, как по утрам вдумчиво прикидывает, что к чему надеть. Но сейчас о чем думать? Выбирать не из чего... В чем пришла, в том уйдет. Мне не терпелось водрузить холст на станок и глядеть на него, глядеть даже под рык бульдозеров. Пыль на дворе стояла страшенная. Хорошо, что удалось закупорить подвал.
— Не смотри, — опомнилась Лера.
Я отвернулся. Казалось, прощаемся на вокзале и мне хочется, чтобы поезд ушел побыстрей. Ждать невмоготу. Раз навсегда нельзя, пусть поторопится. Мне кафе дописать надо.
Я поставил холст на мольберт. Но много ли разглядишь, когда рядом одевается женщина?
Вдруг что-то хлопнуло, послышался ужасающий рев механизмов, я оторвался от холста и увидел в кухне полуголую Леру, а вверху, на ступеньках, Томку, все в том же кримплене и в сапогах с дырками. Глаза красные. Костюм перемазан.
Я кинулся к Лере. Она была в одной синей юбке. Кожа незагорелая, бледная, но удивительно чистая, а груди, как у девушки, небольшие, но хорошей формы. Я подумал, что и через сорок лет они будут такими же... А ведь она кормила ребенка.
— Чего явилась? — крикнул Томке, обнимая свою беззащитную любовь.
— Рыженький, надо поговорить. Пусть оденется. Я отвернусь.
Ничуть не смущалась. Безличные обороты выражали высшую степень презрения. Словно торопила приходящую домработницу.
— Тебя Васька ищет...
Лера оттолкнула меня, и мне захотелось от этой духоты, пыли, бульдозерного рева, грохота и всей незадачливой жизни — в мое кафе, где тихо, прохладно и у буфетчицы круглое отрешенное лицо.
Все-таки я обнял Леру, и она снова отстранилась. Застегнула синий жакет из рогожки и повязала белую в синий горох косынку.
— Обернуться можно? — спросила мадам Шилкина.
Вот кто не терялся! А ведь в кафе казалась потерянной, всхлипывала за столиком и до утра сидела в бульдозере. Но сейчас командовала в кухне, как римский центурион!
Лера схватила сумку и выскочила из подвала. Я бросился следом. Из-за пыли ничего не было видно. Мы еле прошмыгнули между двумя ревущими махинами.
— Давай сюда. — Я хотел потащить ее в свою забегаловку. Все-таки можно выпить кофе и поговорить.
Она обернулась, и я увидел, что лицо у нее резкое, почти некрасивое.
— Доведи до такси... Нет, на стоянку. На Садовое.
Я попытался взять ее под руку — не далась. Так переулком добежали до кольца. Такси не было, но она остановила левака, и я не успел с ней проститься. Только запомнил цвет и номер машины, но что
