и мертвых мужей тоже. Она же пережила потерю Чарльза. А в Атланте она знала одну женщину, которая трижды вдовела за войну и все же не утратила способности интересоваться мужчинами. Именно эти соображения она и высказала Уиллу, но он покачал головой.
— Мисс Кэррин не такая, — убежденно сказал он. Уилл оказался приятным собеседником, потому что сам говорил мало, но умел слушать и понимать. Скарлетт делилась с ним своими сомнениями по части сева, прополки, рыхления почвы, откорма свиней и разведения коров, и он давал ей добрые советы, так как имел небольшую ферму в Южной Джорджии и двух негров. Он знал, что теперь его негры получили свободу, а ферма заросла сорняком и молодой сосной. Его единственная сестра несколько лет назад уехала со своим мужем в Техас, других родственников у него не было, и он остался один как перст на всем белом свете. Впрочем, это, казалось, мало волновало его, так же как и потеря ноги, которой он лишился в Виргинии.
И после целого дня тяжелой работы, после воркотни негров, нытья и шпилек Сьюлин, после бесконечно повторявшихся вопросов Джералда — где Эллин? — Скарлетт отдыхала душой, беседуя с Уиллом. Ему она могла сказать все. Она даже рассказала ему, как застрелила янки, и расцвела от гордости, услыхав его немногословную похвалу:
— Чистая работа!
Мало-помалу все обитатели дома нашли путь в комнату Уилла, все шли к нему со своими тревогами и бедами — все, даже Мамушка, которая поначалу держалась с ним холодно, памятуя, что он невысокого происхождения и владелец всего двух рабов. Как только Уилл смог ковылять по дому, он тотчас нашел себе работу — стал плести корзины и чинить поломанную янки мебель. Кроме того, он очень умело резал по дереву, и Уэйд не отходил от него ни на шаг, так как Уилл вырезал ему всевозможные игрушки — первые в его жизни настоящие игрушки. Теперь, когда в доме появился Уилл, все, отправляясь по своим делам, уже спокойно оставляли на него Уэйда и двух малюток, ибо он не хуже Мамушки умел позаботиться о них, — разве что только Мелани превосходила его в умении успокоить раскричавшегося белого или черного младенца.
— Вы были неслыханно добры ко мне, мисс Скарлетт, — сказал однажды Уилл, — а ведь я для вас чужой человек. Я доставил вам уйму беспокойства и хлопот, и если вы не против, я бы хотел пожить здесь еще и помочь в работе чем смогу, пока не расплачусь с вами хоть немного за вашу заботу обо мне. Совсем- то расплатиться, до конца, я не смогу никогда, потому как жизнь человеческая слишком дорога — ее ничем не оплатишь.
Итак, Уилл Бентин остался жить в Таре, и как-то незаметно, само собой, значительная часть груза, лежавшего на плечах Скарлетт, переместилась на его костлявые плечи.
Настал сентябрь, и пришла пора собирать хлопок. Однажды после полудня, погожим, солнечным днем ранней осени Уилл Бентин, сидя на ступеньках крыльца у ног Скарлетт, неторопливо повествовал своим бесцветным голосом о непомерных ценах за очистку хлопка на новой хлопкоочистительной машине под Фейетвиллом. Однако сегодня в Фейетвилле ему удалось выяснить, что расходы можно будет сократить на четверть, если на две недели предоставить лошадь и повозку в пользование хозяина машины. Но заключать сделку он не стал — решил сначала обсудить все со Скарлетт.
Она поглядела на долговязого, сухопарого человека, жевавшего соломинку, прислонясь к колонне крыльца. Несомненно — как частенько утверждала Мамушка — сам бог послал его сюда, и Скарлетт не раз спрашивала себя, что бы все они делали последние несколько месяцев, если бы не Уилл. Он всегда был немногословен, никогда не суетился без толку, никогда не проявлял излишнего интереса к тому, что происходило вокруг, но знал решительно все про всех обитателей усадьбы. И работал не покладая рук. Работал молча, старательно и со знанием дела. И хотя у него не было ноги, он работал быстрее, чем Порк, И умел заставить работать Порка, что Скарлетт казалось равносильным чуду. Когда у коровы сделались колики, а на лошадь напала какая-то таинственная хворь, грозившая унести ее на тот свет, Уилл не отлучался от них ни днем, ни ночью и выходил обеих. Его умение выторговывать нужную цену вызывало уважение Скарлетт: он мог уехать утром верхом с двумя-тремя бушелями яблок, сладкого картофеля и других овощей и возвратиться с семенами, куском ткани, мукой и другими необходимыми предметами, и она понимала, что ей никогда не удалось бы всего этого раздобыть, как ни лихо научилась она торговаться.
Мало-помалу Уилл Бентин стал как бы членом семьи О’Хара и спал на раскладной кровати в маленькой гардеробной, смежной со спальней Джералда, Он больше не заговаривал об отъезде, а Скарлетт, страшась, как бы он их не покинул, тоже старательно обходила эту тему. Порой у нее мелькала мысль, что, не будь он человеком низкого происхождения и обладай хоть крупицей самолюбия, он бы вернулся к родному очагу, даже если этого очага больше не существует. И тут же она принималась мысленно жарко молить судьбу о том, чтобы он оставался с ними как можно дольше. Насколько же легче жить, когда в доме ость мужчина.
И будь у Кэррин чуть больше мозгов, чем у мыши, думала Скарлетт, она заметила бы, что Уилл к ней неравнодушен. Скарлетт была бы бесконечно благодарна Уиллу, если бы он посватался к Кэррин. Конечно, до войны Уилла никак нельзя было бы счесть подходящей партией для Кэррин. Он не принадлежал к клану плантаторов, хотя и к белой голытьбе его никто бы тоже не причислил. Он был просто небогатый фермер, не шибко образованный, говоривший и писавший с грамматическими ошибками и начисто лишенный того светского лоска, который в глазах всех О’Хара был неотъемлемой принадлежностью джентльмена. Сказать по правде, Скарлетт не раз задавала себе этот вопрос — можно ли считать Уилла джентльменом, и пришла к заключению, что нельзя. Мелани горячо защищала его: человек с таким добрым сердцем, такой внимательный к людям — это врожденный джентльмен, утверждала она. Скарлетт понимала, что Эллин упала бы в обморок при одной мысли, что ее дочь может сочетаться браком с человеком, подобным Уиллу, но это тоже не тревожило Скарлетт: волей-неволей ей слишком часто приходилось пренебрегать заповедями Эллин. Мужчин было мало, а девушкам надо же было выходить за кого-то замуж, да и поместью требовалась мужская рука. Но Кэррин, все глубже и глубже погружавшаяся в свой молитвенник и с каждым днем все больше терявшая связь с реальным миром, относилась к Уиллу тепло, как к брату, и он стал для нее чем-то столь же привычным, как Норк.
«Будь у Кэррин хоть искра благодарности в душе за все, что я для нее сделала, — с горечью думала Скарлетт, — она бы вышла за Уилла замуж и не позволила бы ему уехать от нас. Так нет, она будет вечно убиваться по этому глупому мальчишке, у которого, верно, и в мыслях-то никогда ничего серьезного по отношению к ней не было».
Но так или иначе, Уилл продолжал жить в их доме — по каким причинам, Скарлетт не знала, — и чисто деловые отношения, установившиеся между ними, были ей приятны и вполне ее устраивали. К повредившемуся умом Джералду Уилл проявлял глубочайшую почтительность, но подлинной главой дома была в его глазах Скарлетт.
Она одобрила его план отдать внаймы лошадь, хотя это на какое-то время лишало их средства передвижения. Конечно, больше всех это огорчит Сьюлин. Ведь самым большим удовольствием для нее было проехаться с Уиллом в Джонсборо или Фейетвилл, когда он отправлялся туда по делам. Одетая с бору да с сосенки — во все, что оставалось лучшего у женской половины обитателей Тары, — она наносила визиты друзьям, собирала новости со всей округи и начинала снова чувствовать себя мисс О’Хара из поместья Тара. Она никогда не упускала случая удрать с плантации и покрасоваться среди людей, которым не было известно, что она самолично застилает постели и полет огород.
«Мисс Гордячке придется две недели посидеть дома, — думала Скарлетт, — а нам, хочешь не хочешь, потерпеть ее нытье и воркотню».
Мелани с ребенком на руках тоже вышла на крыльцо, расстелила на полу старое одеяльце и посадила на него Бо, чтобы дать ему поползать. Получив очередное письмо Эшли, Мелани либо радостно распевала, сияя от счастья, либо впадала в состояние беспокойного тоскливого ожидания. Но и ликующая и подавленная, она пугала своей бледностью и худобой. Без единой жалобы она выполняла свою долю работ, хотя здоровье никак не возвращалось к ней. Старый доктор Фонтейн определил ее болезнь как женское недомогание и в полном согласии с доктором Мидом заявил, что ей вообще не следовало иметь детей. Он без стеснения предрек, что еще одни роды убьют ее.
— Сегодня в Фейетвилле мне попалась на глаза одна весьма занятная штучка, — сказал Уилл. — Я подумал, что вам, сударыня, будет интересно это увидеть, и решил прихватить ее с собой. — Порывшись в заднем кармане брюк, он вытащил обшитый лыком коленкоровый бумажник, который смастерила для него Кэррин, и достал оттуда денежную купюру Конфедерации.
