межпланетной станцией, сфотографировавшей обратную сторону Луны. И готовятся наши герои- звездолётчики в первые дальние космические рейсы именно по этим угаданным писателем трассам.
Роман Алексея Толстого «Гиперболоид инженера Гарина» вызывал в двадцатых-тридцатых годах и даже позже презрительное отношение учёных, считавших, что никогда тепловые лучи не могут быть созданы. Оружие инженера Гарина или уэллсовских марсиан на треножниках провозглашалось беспочвенной фантазией.
Однако сейчас «лазеры», о которых мы говорили, созданные новым поколением учёных, наглядно демонстрируют ошибочность столь поспешного и безоговорочного осуждения мечты недальновидными учёными.
Между учёным и фантастом есть огромная разница. Своим фантастическим допущением фантаст ставит вопрос. Учёный имеет право сказать «да», когда наука накопит достаточно аргументов.
Это научное «да» может прозвучать и по-иному, чем в мечте, оно будет лишь означать достижение конечной цели. Например, наш первый советский фантаст Александр Беляев в своей популярной повести «Человек-амфибия» поставил вопрос о жизни человека в глубинах океана. Он условно предложил изменение для этой цели организма человека, пересадку ему жабр акулы. Можно вспомнить насмешки учёных, доказывавших, что в этом случае человеку понадобилось бы пропускать через себя бочки воды и он переродился бы в чудовище. Жизнь своеобразно решила задачу, поставленную фантастом. Изобретение такого простого прибора, как акваланг, позволило людям обойтись без изменения своего организма, для того чтобы жить в глубине морей. Известны опыты и долговременного нахождения в глубине аквалангистов, по нескольку суток не поднимающихся на поверхность, и поразительно глубокого их опускания, опровергающие все прежние представления об условиях пребывания человека на большой глубине. И в наши дни мы слышим обоснованное научное «да» на поставленный когда-то фантастом вопрос о жизни человека в морской глубине.
Сказали учёные обоснованное «да» и на поставленный нашим известным фантастом Иваном Ефремовым вопрос о возможности существования алмазных россыпей в Сибири. Эти россыпи были найдены именно там, где гипотетически предположил их в своём рассказе «Алмазная труба» Ефремов.
Но могут ли учёные говорить «нет» по поводу фантастического допущения или фантастической гипотезы в литературном произведении без столь же ответственного обоснования, какое им требуется для того, чтобы сказать «да»?
К сожалению, мы видим много примеров, когда возмущённое «нет» немедленно высказывается некоторыми учёными, едва они прочтут в фантастической литературе что-либо, не соответствующее их устоявшимся взглядам. Мы привели уже примеры, когда это «авторитетное» отрицание отбрасывается самой жизнью.
Можно не соглашаться с фантастическими допущениями писателя, как не соглашался, скажем, Эйнштейн с уэллсовской гипотезой перемещения вперёд и обратно во времени в его повести «Машина времени». Но ведь Эйнштейну не приходило в голову запрещать творчество Уэллса.
Конечно, только учёным принадлежит последнее слово в научном споре! Но в литературе мечты — свои законы. И никому не приходило в голову запретить Жюля Верна, Конан Дойля, Герберта Уэллса, Алексея Толстого, Александра Беляева и Ивана Ефремова только потому, что некоторые из высказанных писателями мыслей не совпадали с существовавшими научными представлениями, которые закономерно сменяли одно другое. Ведь отброшенных научных гипотез куда больше, чем неверных предположений фантастов.
Научно-фантастическое произведение — это прежде всего художественное произведение, призванное пробудить у читателя эмоциональный интерес к проблемам техническим, социальным, этическим, оно может будоражить мысль, наводить на искания, но отнюдь не утверждать безоговорочно какие-либо научные или технические положения, будь то изобретение Ральфа из романа Гернсбека, предположение о гибели космического корабля в тунгусской тайге в 1908 году, существование сибирских алмазных россыпей или мечта о вероятном посещении Земли в прошлом инопланетянами или о их возможном потомстве… Допущения Гернсбека, Ефремова и любого другого писателя требуют научной проверки, и в одном этом — уже заслуга художественного произведения, будоражащего умы.
Мы говорим обо всём этом потому, что роман Хьюго Гернсбека не мог бы выйти в свет, не мог бы существовать полвека и обрести новую жизнь, если к нему подходить не с оценкой литературного произведения.
Литература научной мечты подчиняется законам мечты.
А мечтать — это смотреть вперёд, ломая догмы, шаблон и рутину.
Так делали и будут делать лучшие представители мировой научно-фантастической литературы, так делал в своём романе «Ральф 124С 41+» и Хьюго Гернсбек. В этом ценность его технической мечты.
Но главная ценность этого произведения заключается в том, что его пафос близок нашим представлениям о целях научно-технического прогресса. Научные открытия и изобретения, показанные в романе Хьюго Гернсбека, служат делу мира. А за это борются сейчас все честные люди на нашей родной планете.
Предисловие ко второму изданию
Со времени первого издания «Ральфа 124С 41+» в 1925 году прошло четверть полного событиями века. А с тех пор как я написал эту повесть, эйнштейновская непрерывность времени и пространства поглотила 39 изумительных лет — лет, насыщенных научными открытиями.
Книгу, изданную в 1925 году пятитысячным тиражом, постигла довольно примечательная судьба. На неё ссылались большие и малые авторитеты, о ней сотни раз упоминала пресса, и не только в Соединённых Штатах, но и во многих других странах.
Кто бы ни писал историю научно-фантастического романа, к моему немалому изумлению, всегда упоминал и моего «Ральфа».
Между тем книга с течением времени сделалась библиографической редкостью. В начале 1950 года за один экземпляр на букинистическом рынке платили 50 долларов. У меня сохранилось их всего два, а когда я захотел подарить эту книгу одному своему другу во Франции, то и за эту цену не смог её достать!
Общеизвестно, что писатели никогда не читают своих книг, и я не составляю исключения из этого правила. Поэтому, когда мне на днях пришлось читать вёрстку для издания 1950 года, то есть после двадцатипятилетнего перерыва, я невольно стал задавать себе множество вопросов.
Прежде всего я спросил себя, почему я вообще написал «Ральфа»?
В 1911 году я был молодым издателем, мне было неполных 27 лет. За три года до этого — в 1908 году — я начал издавать «Модерн электрикс». Это был первый в мире радиожурнал.
К 1911 году тираж его составлял около ста тысяч экземпляров; он продавался во всех газетных киосках в Соединённых Штатах и в Канаде и рассылался подписчикам всего мира.
Ныне мне приходится сознаваться — я не помню, что именно побудило меня писать «Ральфа». Однако я не забыл того, что начал работать над этим романом, не имея общего плана повести. Я сам не знал, чем она кончится и о чём будет идти дальше речь.
Печатание повести началось в апрельском номере журнала «Модерн электрикс» за 1911 год, а закончилось в мартовском номере 1912 года. На обложке двенадцати номеров журнала воспроизводилась какая-нибудь сценка из печатавшейся в данном номере главы повести. Так, например, на обложке апрельского номера 1911 года был изображён Ральф перед телефотом — не перед современным телевизором, а именно перед передатчиком телевизионного изображения, который ещё предстоит изобрести.
В 1911 году слово «телевидение» было практически неизвестно. (Техническая статья, в которой впервые использовался этот термин, была напечатана мной в «Модерн электрикс» в декабре 1909 года под заглавием «Телевидение и телефот».) Поскольку повесть печаталась из месяца в месяц, автору, как это
