Я замечательно придумал, как скрыться, чтобы нас никто не искал.
Я раззвонил бы на каждом углу, что это я ее украл, а потом ушел бы в шестой рейс и пропал по дороге — вместе с ней. Еще одно подтверждение легенды, вся галактика повторяла бы, и никто бы не усомнился. Ага, и жили они потом долго и счастливо… под чужими именами в глухомани.
Чубака, идиот, с чего ты взял, что она вообще хотела бы жить с тобой?
Всю дорогу до Неоританы я метался по каюте и пил.
Армейские страшно были мной довольны и выплатили мне премию за пленение вражеского офицера. И я, циничная скотина, ее взял. Пошел, правда, прямо в бар и просадил половину. Всю — не смог. Не потому, что не старался — просто столько виски в меня не влезло.
Так что вторую половину премии я взял дешевым пойлом и теперь методично его уничтожал.
Помогало плохо.
Собрал колбасу и пошел обратно. Пойло кончилось.
Продал, подлец, девушку, а деньги пропил.
Хотелось сдохнуть.
Проклятье, я все-таки влюбился.
Нет чтобы раньше догадаться. Дурак.
И никакой романтики. Запрос через Лестера в отдел по работе с военнопленными. Получил отписку. Вы не родственник, какое вам дело? Новый запрос. Я не родственник, но все-таки это я спас офицера Валлер, и мне небезразлична ее судьба. Отписка: информация по офицеру Валлер закрыта. Еще запрос. Я не спрашиваю, какое значение для армии представляет офицер Валлер, сообщите, как я могу передать ей продукты и одежду. Отписка: вы не родственник, вам не положено делать передачи военнопленной Валлер. Еще запрос…
Пока тянулась эта переписка, я успел четыре колбасы дотащить до Лаоры.
Волок пятую, когда тон писем изменился. Да, вы можете передать офицеру Валлер деньги, вещи и продукты, вот список разрешенного к передаче, вот адрес, по которому вы можете это сделать. Да, вы можете приложить к передаче записку, разумеется, она будет просмотрена цензурой. Нет, встретиться с офицером Валлер вы не можете. Вы не родственник, вам не положено.
Купил для нее три ярких маечки и полотняные штаны. Размер прикидывал на глаз. Мучился: вдруг мало? Если велико, не так страшно. И тапочки купил. Без шнурков, как и было велено. Мягкие. Подошву вымерял пальцами. Угадал, не угадал — кто знает.
Волновался, как школьник, сочиняя записку. Она вышла бестолковой и сплошь состояла из общих мест. Подписался: 'Чубака'. На приемном пункте юноша в форме ткнул в подпись пальцем: нельзя. Только паспортным именем. Исправил: Джонатан Линч. Юноша кивнул и принял посылку. Следующую, сказал, можно привезти сюда же через месяц. Ответ на записку? Если будет, вам передадут.
Месяц маялся, составлял в уме письмо, которое не вызвало бы возражений цензуры и содержало бы больше одного абзаца. Купил еще три футболки. И куртку. Взял с собой в магазин девчонку, официантку из бара, чтобы на нее примерять. Она стреляла глазами и намекала, что я ей нравлюсь. Кажется, я ее обидел.
Принес посылку. Спросил, нет ли для меня писем. Юноша в форме — уже другой, конечно, — долго водил пальцем по экрану комма, я думал, у меня сердце остановится. Потом важно кивнул: да, есть, — и протянул мне серый конверт.
Вытащил потертые на сгибах тетрадные листки. Ух, сколько. Три страницы мелким почерком. Некоторые слова вымараны — цензура. Начиналось: 'Здравствуй, Джонатан!'. Заканчивалось: 'Александра'. Прочитал бегло, пока парень перетряхивал мою посылку — вдруг, пока не поздно, смогу на что-то ответить. Но ничего придумать не успел — приемщик уже собрался запаковывать передачу, — так что просто попросил позволения добавить постскриптум к моей записке: 'Твое письмо получил, ответить сейчас не успеваю'. Юноша позволил.
Весь следующий месяц перечитывал ее письмо и писал ответ.
Отгремела битва при Венте, потом вторая битва при Венте, потом при Трианоне и снова при Венте. С каждой я привел по три-четыре колбасы. Связь с военнопленной Валлер по-прежнему шла через пункт приема передач.
Потом в армейских верхах произошли какие-то подвижки, с Рионским союзом заключили перемирие. А нам со старшим лейтенантом разрешили свидание.
Вообще-то, если подумать здраво… хотя, надо сказать, рассуждать здраво я был совершенно неспособен… Если подумать здраво, я был знаком со старшим лейтенантом аж целых двадцать три дня лично и полтора года по переписке. У меня даже фотографии ее не было. Я ехал в Кеннетару и пытался по дороге вспомнить лицо. Не вспоминалось. Вот глаза — помнил. Яркие, темные. Карие? Наверное… И мальчишеская короткая стрижка. Волосы темные, но не черные, с рыжеватым отливом. А лица не помню. Узнаю ли?
Чушь какая. Конечно, узнаю.
Или нет?
Узнал сразу.
Грохот замков, коридоры, комната, перегороженная прозрачным пластиком. По идее, я должен быть с одной стороны перегородки, она с другой, смотри сколько влезет, а тронуть ни-ни — но ее вывели ко мне, на посетительскую половину, и оставили нас одних. Камера под потолком, конечно, не спускала с нас объектива, но охранник вышел и закрыл за собой дверь.
Мы стояли, смотрели друг на друга и молчали. Не знаю, как она, а я пытался хоть теперь запомнить. Выучить каждую черточку, чтобы не забывать больше.
Но вообще-то она была совсем такая же. Мне так показалось.
Красная маечка на ней была знакомая. Из тех моих, что ли?
Потом я шагнул к ней — и одновременно она шагнула ко мне. Будто по команде.
А обнимал я ее раньше всего один раз и меньше чем на секунду. Ладони мои помнили только тепло плеч и шероховатость ткани.
Черт, а руки-то дрожат. Вот же…
Она уткнулась лицом в мое плечо, а я прижался щекой к короткому ежику темных с рыжеватым отливом волос — и сказать мне было совершенно нечего.
Но надо.
Перемирие. Обмен пленными. Покойники 'Валленштайна' — и она при них.
Я вижу ее последний раз.
— Лейтенант, — сказал я.
Единый и Всемогущий, как глупо. Полтора года я называл ее по имени. А встретил наконец — и пожалуйста, 'лейтенант'.
Она подняла голову и улыбнулась:
— Чубака.
И мы засмеялись. Мы хрюкали и фыркали. И я притиснул ее, смеющуюся, и поцеловал наконец, а ее губы прыгали под моими от смеха. Потом перестали.
Голова закружилась. Черт, не упасть бы.
— Задушишь, — пробормотала она.
А время неслось вскачь — и когда в замке завозился ключ, оказалось, что мы ничего толком и не сказали друг другу.
Ее увели, дверь закрылась — и почти сразу открылась другая, с другой стороны. Это за мной. Иди, Чубака, к своему такси. Свидание окончено.
Как же глупо. Я столько должен был сказать. Договориться о какой-никакой связи. Адрес спросить… да какой адрес, ее будут еще долго мотать по их инстанциям, и неизвестно, когда отстанут.
Господи, какой я идиот. Я даже не сказал ей, что я ее люблю.
Я даже не назвал ее Александрой.
