Герои на все времена

— А может?

И сказала Она:

— Не нужно отворять врат.

— Разве не сломают они их все равно?

— Но зато не сами мы впустим к себе Тьму. Тем и спасемся. Побеждает всегда тот, кто сражается с оружием в руках до последнего. Тот, кто идет вперед к цели, не оглядываясь по сторонам. Ступай же! Смерть твоя да искупит жизнь твоих предков.

Встрепенулся базилевс:

— Кто здесь?! С кем говорю я?! Мой ли это голос призывает меня идти на смерть?

Но никто не ответил базилевсу. Тишина висела под куполом, лишь только эхо тихо шептало: «Кто здесь? Кто здесь? Кто здесь?» Слушал базилевс — но ничего не слышал, кроме гула ветра в пустых хорах. Выронил он из рук молитвенник в кованом переплете — гулким эхом прогромыхал он по мраморным плитам. И молвил Константин:

— Я слышал Тебя! Ты есть, Премудрая! Тебя не может не быть! Говорили мне, что Ты есть, — а я не верил. Давай же условимся, Премудрая. Если Ты есть — останусь я в Городе и исполню то, к чему влечет меня сердце, но чему упрямо противится разум мой. Если нет Тебя — я покину эти места, сяду на корабль и отплыву к братьям моим, деспотам морейским, а там, может, и до Рима доберусь. Выйду я сей же час из Храма. Если встретит меня полная луна, что светила, когда вошел я сюда, — значит, нет Тебя, и все это — морок. Если же луна будет сокрыта — значит, услышали мы друг друга. Прощай же, Премудрая!

Покинул базилевс Храм с неспокойным сердцем. Ну что же, прощай, последний и лучший из императоров. Было Ей грустно и легко. Она как будто видела — вот базилевс вышел на площадь, залитую светом лунным, готов уже он принять решение и покинуть Город, как вдруг… Тень закрыла луну! Сперва часть ее, будто откусив кусок от лунного диска, потом половину, потом — почти целиком, оставляя лишь месяц, столь любимый османами, а потом на Город пала тьма. Не ждал никто лунного затмения. Никому, кроме Нее, не было ведомо, что в эту ночь тень солнца закроет луну и погрузится Город в непроглядный мрак. Замер базилевс и встал посреди площади как вкопанный.

Видел затмение не только базилевс. Видели его жители Города и припали к стопам Богородицы, дабы защитила она их. Видели затмение и воины на стенах — и сжали они рукояти мечей своих да древки копий. Видели затмение и генуэзцы в Галате — и страх поселился в их сердцах, ибо клятвопреступление всегда будет наказано. Перекрестилась Елена Драгаши, а ныне инокиня Ипомони, увидев, как тень солнца закрыла луну, перекрестилась — и слезы потекли по ее щекам, более прекрасные, нежели адаманты из ее короны.

Запечатал Георге Бранкович перстнем своим гербовым послание к соплеменникам, стоявшим у стен Города под султанскими стягами, в котором просил он их не усердствовать при штурме, а в ответ обещал щадить нападающих. Как только скрылась луна, возрадовался князь сербский — верному человеку проще будет незамеченным проникнуть в лагерь турецкий. Запечатал и кондотьер Джустиниани перстнем своим гербовым послание к правителям города Генуи, в котором писал он, что бессмысленно отправлять на помощь Городу войско, а лучше выждать, когда турки ослабнут при штурме, и тогда… Но как только скрылась луна, адская боль пронзила вдруг шею кондотьера, и не знал он, что это с ним творится.

Пересчитал мегадука Лука Нотар все свои монеты золотые, а когда померк лунный свет, охватил его страх, что они ему уже не понадобятся. Видел затмение и мастер Урбан — и показалось ему, что по такой тьме не найдет он дороги домой. Видели затмение и турки — и мнилось им в сокрытии полумесяца что-то жуткое, пали они ниц и взмолились Пророку своему. Видел затмение и Фома Катаволинос, апокрисиарий базилевсов, и почудился ему в ухмыльнувшейся черной луне лик смерти его лютой — в шлеме с головой дракона. Видел затмение и Лаоник Халкокондил, летописец. Видел и тут же записал: «25 мая 1453 года от Рождества Христова на Великий Град Константина пала тень лунного затмения».

Она все ведала, но не говорила никому, ибо никто не спрашивал. И знала Она, что в кромешной тьме на площади пред Храмом подошли к базилевсу три темные фигуры. Нет, были это не тати ночные, а милые его сердцу брат Феофил, отрок Иоанн и рыцарь Франциск, Возрадовалось сердце императора.

— Что делаете вы тут, по времени ночному? — спросил он пришедших.

— Тебя ищем, — был ответ. — Негоже тебе ходить одному в такое время. И в пустой дворец идти негоже, разговаривать там с тенями умерших. Пойдем-ка лучше в кабак, здесь неподалеку как раз есть подходящий. Там подают вино из Моравии, терпкое, его настаивают на смоле. Выпьешь — так сразу забудешь обо всем, только наутро в голове шуметь будет.

Рассмеялся император — в первый раз за последние десять лет:

— И что — по-вашему, станет базилевс пить эту бурду, к которой во времена предков его не всякий простолюдин притрагивался?

— Будет тебе, Константин! Раз уж суждено нам быть пьяными — уж сделаем это вместе и с радостью.

— А и впрямь, — ответствовал император, — пойдем, сразимся с этим редкостным вином! Опьянеть лучше, чем отступить.

И так вместе, рука к руке, направились они к таверне. У Нее навернулись слезы на глаза. Мраморный пол поутру залит будет плавленым воском, но некому будет счищать его. Да и нужно ли? Засветились стены и купол Храма, освещая во мраке путь тем, кто шел один по темной дороге. Видели сияние это жители Города и припали к стопам Богородицы, дабы простила она их. Видели сияние и воины на стенах — и еще крепче сжали они рукояти мечей своих да древки копий. Видели сияние и генуэзцы в Галате — и зависть поселилась в их сердцах, ибо оставшиеся в Городе были избраны, а их, отступников, обделил верой кто-то свыше. Инокиня Ипомони перекрестилась, увидав, как воссиял купол Храма во мраке, перекрестилась — и улыбка тронула ее губы, более светлая, нежели когда-то парча на златотканом ее лоруме.

Видел сияние Георге Бранкович — и возрадовался, ибо счел сие знамением успеха непростого его предприятия. Видел сияние и кондотьер Джустиниани, и отступила боль в шее его, но недобрые предчувствия сжали сердце. Припрятал Лука Нотар свои деньги, а когда засветились стены Храма, пал он вдруг на колени и стал истово молиться. Видел сияние и мастер Урбан — и понял он, что не будет ему прощения, а дом его будет захвачен и разорен теми, кому служит он. Видели сияние турки — и снова пали ниц, молясь Пророку своему. Видел сияние и Фома Катаволинос, апокрисиарий базилевсов, и напомнил ему купол Храма голый череп, скалящийся в ночи. Видел сияние и Лаоник Халкокондил, летописец. Видел и тут же записал: «25 мая 1453 года от Рождества Христова Великий Град Константина озарился светом от купола Святой Софии».

К утру осажденный Город окутал густой туман.

27 мая 1453 года

А сам цесарь с патриархом и архиереями, и весь церковный клир, и толпы женщин и детей ходили по церквам Божьим и молитвы и мольбы возносили, плача, и рыдая, и возглашая: «Господи, Господи! Грозно естество твое и непостижима сила; древле и горы, познав силу ту, затряслись, и все сотворенное содрогнулось, солнце же и луна ужаснулись, и блеск их померк, и звезды небесные ниспали. Мы же, несчастные, всем этим пренебрегли, согрешали и беззаконничали, Господи, перед тобой, и многократно гневили и озлобляли тебя, Боже, забывая твои великие благодеяния и попирая твои заветы, и, словно безумцы, отвернулись от милостей твоих к нам и щедрот, и предались злодеяниям и беззакониям, и тем далеко от тебя отступили. Все, что навел ты на нас и на город твой святой, по справедливому и истинному суду свершил ты за грехи наши, и не можем открыть мы уст своих, ибо нечего сказать».

— Утро доброе, сестра Мария.

— Разве может оно добрым быть, сестра София?

— Что-то тревожит тебя, сестра?