Тучков шикнул на солдата и присел на корточки, чтобы лучше видеть домового. Тот зыркал на генерала желтыми глазами и что-то раздраженно бурчал в рыжую бороду.
— Я — хозяин этого дома, — сказал Тучков. Слова появлялись неохотно — он все никак не мог поверить в реальность происходящего. — Я хочу получить все, что ты… спрятал. Это мое.
Домовой зашипел и почесался.
— Это мое, — повторил Тучков.
— Ты чужой, — заявил домовой. Голос у него был скрипучий, как старые рассохшиеся половицы. Но, что удивительно, говорил он без акцента. — Хозяин уехал, а ты чужой.
— Твой хозяин — преступник, он бежал отсюда. Теперь я твой новый хозяин, и ты обязан меня слушаться.
Домовой хмыкнул и демонстративно почесался.
Бессмысленно было требовать от него послушания. Ведь этот домовой — если правду говорят, что они бессмертны, — служил Радзивиллам не меньше двух сотен лет. А то и больше.
— Вот что, — Тучков решил сменить тактику, — хозяин твой сбежал, но обязательно вернется. Слышишь?
Домовой с интересом уставился на генерала.
— Да, твой хозяин вернется, и ему очень не понравится то, что он тут увидит. — Сергей Алексеевич выдержал паузу и продолжил: — А увидит он сожженный дворец. Потому что, если ты не отдашь мне сокровища, я прикажу поджечь все.
Домовой уселся поудобнее и ответил:
— Можешь жечь. Сокровища я отдам только хозяину. Ты — не хозяин.
— Я могу приказать разобрать этот дворец по кирпичику, — пригрозил Тучков. — Знаешь, что может сделать с дворцом полковая батарея или десяток бочек с порохом?
— Одни уже рушили. И ничего не получили.
— Шведы, что ли?
Домовой проигнорировал вопрос. Сидел и безразлично ковырялся в зубах.
— Взорву все к дьяволу! — закипел Тучков. — Слышишь, ты, башка дурная?!
Домовой повернулся и не спеша заковылял в темноту между трубами.
— Камня на камне не оставлю! — взвыл генерал.
Из темноты блеснули желтые глаза:
— Хозяину отдам. А ты — чужой.
И сгинул. Будто и не было.
Тучков рванулся за ним в темноту, но пальцы ухватили воздух. А где-то в стороне раздались осторожные шаги и тихий смех. Генерал выпрямился, тяжело дыша. Не миновать ему выволочки от Чичагова. И сокровищ не нашел, и француза можно упустить. Дьявол забери этих Радзивиллов!
За спиной кашлянул Гмыза. Генерал резко повернулся, подошел к нему и, взяв денщика за грудки, прошипел:
— Скажешь кому, сгною в Сибири.
Томаш Гмыза сглотнул:
— Паняу, ваша прэвасхазицельства…
Генерал отпустил его и пошел к лесенке. Где-то в стороне опять прошелестели шаги, но Тучков не обратил на них внимания. Сейчас все, что он мог сделать, — это поспешить к Борисову, дабы перехватить отступающих французов и хоть так реабилитироваться перед Чичаговым. Сокровища Радзивиллов Сергея Алексеевича больше не волновали.
Лето 1817 года выдалось жарким. В городе Тучкове, который Сергей Алексеевич на собственные средства десять лет тому назад основал недалеко от Измаила, спастись от зноя можно было только в беседке, увитой виноградом и стоящей подле воды.
Опальный генерал так и поступал.
Сергей Алексеевич потер небритый подбородок, снял нагар со свечей и вернулся к письму.
«…посчитал — уж пятый год тянется странное мое состояние. Я все так же числюсь на службе, но содержания и приказов не получаю. Сказать по совести, Господь с ним, с содержанием — свои деревни есть. Куда прискорбнее, что приказов нет. Выходит, не нужен я более государю и Отечеству?
Пусть я провинился (хотя вина и не доказана), ну так пусть бы сослали. Хоть в Оренбург, хоть в Сибирь — только бы к делу приставили! А то невмоготу уже тут сиднем сидеть.
Вот и раны старые стали беспокоить, и сердце шалит — все от того же. Дела, брат, дела хочется! Я тут, в Тучкове, конечно, руковожу, но пустое это, мелкое. Уж и не знаю, чем спасаться. Вирши не идут. Почти закончил писать свой «Словарь военный, содержащий термины инженерные и артиллерийские», но и он застрял у меня, словно обоз в распутицу. Перевожу Горация с Еврипидом, тем и пробавляюсь.
Дал бы Господь сыновей, учил бы их. А так — с местными мальцами штудии наладил.
А еще, скажу по секрету, стал подумывать — может, в Альбион податься? Хоть я русский, но бриттам могу пригодиться для дела. Коль здесь никому не нужен».
Сергей Алексеевич, вздохнул, поставил перо в чернильницу и процедил сквозь зубы:
— Черт бы побрал этих Радзивиллов с их дворцом…
Прикрыв глаза, Тучков откинулся на спинку кресла. Прислушался.
Хоть время близилось к полуночи, городок не молчал. Откуда-то издалека доносилось слаженное девичье пение. Совсем недалеко лепетал ребенок, и в ответ ему смеялся мужчина. Ближе к реке перебрехивались собаки. Оглушительно стрекотали цикады.
Среди ночных звуков Сергей Алексеевич уловил чужое дыхание.
— Надо же, Егорка, как ты подкрался, — похвалил Тучков. — Ужин, что ли, принес? Поставь на стол и ступай. Завтра, как обещал, стрелять пойдем.
Дыхание не исчезало.
Сергей Алексеевич открыл глаза и вздрогнул. На перилах беседки лицом к нему сидел хатник. Тот самый, радзивилловский.
Сергей Алексеевич моргнул. Домовой никуда не исчез. Тучков перекрестился. И перекрестил домового. Тот никак не отреагировал. Только погладил бороду дрожащей рукой.
— Ну, здравствуй, — выдавил наконец Сергей Алексеевич. — Чему обязан?
— Твой звал, — проскрипел домовой.
— Кто мой? — не сразу понял Тучков, потом спохватился. — Домовой? Ты о нем говоришь?
— Жаловался. Говорил, сохнешь. Просил очень.
Только сейчас Тучков заметил, что домовой изменился.
Волосы уже не торчали буйно в разные стороны, а свалялись местами в жидкие сосульки, рыжина поблекла, в желтых глазах появились грязные пятна. Домовой сидел сгорбившись, как старик, потерявший всю семью, до последнего правнука. Сергей Алексеевич видел таких стариков много раз — здесь, у Измаила, в Грузии, в Польше.
— Тебе, я вижу, и самому несладко, — мягко сказал Тучков. — Это из-за Доминика?
Домовой кивнул; голос его звучал так, будто в горле стоял ком:
— Он не вернулся.
Тучков отвел глаза в сторону:
— Почему — знаешь?
— Знаю. Погиб.
Они замолчали. Пенье девушек стихло, мужчина с ребенком молчали, собаки брехали вполсилы. Только цикады продолжали нещадно тарахтеть.
Первым заговорил Тучков:
— Что сокровища? Все стережешь?
— Стерегу, — безрадостно ответил домовой.
Сергей Алексеевич оглядел беднягу, замялся было, но все же спросил:
— Так, может, отдашь? Тебе ответ за них держать уж не перед кем, хозяина у тебя больше нет. С меня же опалу снимут, коль я передам все в казну государю. А тебя… Хочешь, к себе возьму? Построю еще
