все время чего горячего пристроить норовили, и я бы, хоть и из интеллигентной семьи происхожу, в выражениях не постеснялся.
В общем, скатерть истерит, царевич тоже, лягухи квакают, трясина булькает. Только я молчу. Да еще и лопата.
— Ладно, — говорю, — невесту хошь? Если хошь, тогда сапог не жалей — в грязюку полезай.
Ну, чего делать, полез он, болезный, царевну искать. Им, сынкам царским, ведь хуже, чем нам, котам, приходится. У них не Яга, которая по доброте душевной абы кому подарить может, у них папенька — царь. Этот — не отдаст первому встречному, сам повесит. Так что лучше уж в болоте потонуть. Или как повезет.
В общем, шагает себе Ванька по болоту, шагает. (Меня из уважения на шею себе посадил. Чтоб, значит, не намок светоч знаний.) Вполне ничего выходит. Приятственно. Сухо, пружинит слегка. Вдруг видим — сидит на кочке лягуха, представительная такая, благородного буро-зеленого окрасу, и во рту стрелу золотую держит.
— Ну, — заявляет ей царевич, — привет тебе, голубка ясная. Жениться я на тебе пришел. Прямо сразу, не снимая сапог. А потому харю умой, в смысле переоденься в что-нить кружевное, и стрелу отдай. Казенная же.
А зеленая стрелу из рта вынимает и в ответ речь держит:
— Ква, добрый молодец. Жениться — это я завсегда рада. А потому сначала кольцо обручальное гони, а опосля и стрелу получишь.
Ванька от неожиданности аж дар речи потерял. Ну, думаю, мне самое время вмешаться пришло. Подтолкнуть, значит, к правильному выбору. Мол, бери, советую, пока дают. А то с твоей рожей на тебя и лягушек не останется.
Нашли мы эту царевну болотную. Смотрю ж я на нее, смотрю. Все кадки с тиной да ухмылочки послов мерещатся. Аж даже про сапоги пострадавшие думать забыл. И на душе так тоскливо-тоскливо. Страдаю, в общем. Только долго страдать мне не дали — кот на шее ка-ак давай ерзать: уверяет, что брать надо. Пока хоть такое есть.
— Ты, — говорю ему, — совсем сдурел? Какая ж это лягуха? Это ж жаба цельная, трехстворчатая. Ей же пруда под окнами отцовского терема не хватит. Не поместится.
Тут жаба, хитрюга этакая, голос подала:
— Поцелуй меня, царевич. Не пожалеешь. Будет тебе супруга по вкусу. Практически дева. Только из болота сначала вынеси. А то ведь надорвешься потом, хилый мой.
Ну, вытащил я ее, где посуше. Вытер кое-как рукавом. Посмотрел на нее. И справа посмотрел, и слева. Так тошно же. Вне зависимости от вида.
— Не, — плачусь коту, — не могу я
По плану самое время царевну целовать, а Ванька-то никак. Травма, говорит, психологическая. В детстве полученная. Поэтому с лягухами не целуется. Даже с закрытыми глазами.
Думал я, думал, аж устал весь. А тут еще и сынок царский влез, что пусть сначала стрелу отдаст, а там и целовать будем.
— Ладно, — сжалилась невеста, — держи свою стрелу. У меня еще есть.
— Как есть? — удивился царевич.
— А вот так. — Лягуха стрелу на берег шлеп, а сама в воду прыг. И через некоторое время выгребает с палкой странной во рту. — На, — жениху объявляет, — эта лучше. Старинная. К тому же тяжеленная — не чета твоей, сразу ясно, что золотая.
Царевич сначала не поверил. Я, признаться, тоже, но потерли мы ее платочком и убедились: не соврала зеленая, и вправду золотая.
— Нравится? — лягуха интересуется. Причем кокетливо так интересуется.
— Угу, — кивнул Ванька. — Это же ж сколько лет она там пролежала…
— А раз нравится — замуж бери. Еще принесу, — соблазняет зеленая. — У меня там всего много. Даже настоящий железный конь из Неметчины завалялся. Если не сгнил, конечно, за давностью лет. Но стрел золотых больше: видать, много кто из твоих предков никак с луком совладать не мог. Только выйдет тебе условие одно: чтобы болото мое родное в неприкосновенности сохранить, чтобы было куда честной лягухе сбегать поплакаться на жисть.
Царевич подумал-подумал, посмотрел на стрелу, на невесту, снова на стрелу… И наконец решился.
— Ладно, — говорит, — для страны ничего не жалко. Поцелую, раз надо. Только через платок. Тогда и мне противно не будет, и заклятие снимется.
Развернул царевич платок кружевной, которым только что стрелу вытирали. Изящный, насыщенно- коричневой окраски. Но тут уже некстати лягуха завопила, что, мол, через подобный платок целоваться — только заразу цеплять. Этот платок кипятить-гладить надо, а то и вовсе сжечь. Во избежание.
— Так и быть, — сжалился я, — целуйтесь через мой хвост. Хвост чистый. Сегодня с утра два раза вылизанный. Практически продезинфицированный.
Ну, поцеловал я жабу через кошачий хвост. Странные ощущения, надо сказать. Неописуемые. А жаба-то не врала, видать, действительно царевной была — в холопьем-то звании вряд ли подобные габариты нажрать удастся, — в девицу обратилась. В примерную такую девицу. То есть примерного зеленого оттенка.
Ведь знал же, что где-то в этом деле подвох кроется.
Все-таки недаром цари Ваньками только младших сыновей называют. Дурак же ведь дураком. Счастья своего не понимает.
— Ты лучше гляди, — советую, — невеста-то твоя телом обильна, поступью величава. Если умыть да приодеть — самое то выйдет. Что лицо зеленое — не беда, с лица воду не пить. Замажем-зашпаклюем. А если не получится, скажем, что импортная царевна. Экзотическая. Да и вообще кто бы тут про красоту говорил…
Морщится царевич, словно зуб у него прихватило, сомневается.
— Смотри, — убеждаю, — она же еще и готовить умеет. Настойки лечебные из трав варит. На самогоне… Да и стрелы золотые на дороге не валяются, — а в болоте, видите ли, валяются. — И патриотка она, и убеждений явно зеленых. В смысле за природу, а не то, что ты подумал. И вообще, государственница.
То ли настойки, то ли настрой Ваньку успокоили, у него даже интерес проснулся.
— Ладно, — рукой махнул, — авось сойдет. В смысле на солнце подзагорит.
У них, у царевичей, «авось» — наилюбимейшее словцо.
Только я обрадовался, да, видать, преждевременно. Тут уже Олеська не выдержала. Руки в боки уперла да как объявит, что за олуха этого неумытого-конопатого теперь точно замуж не пойдет. Поэтому некоторые могут забирать свою стрелу и отправляться на все оставшиеся стороны, а в ее болото больше ни ногой.
Сынок царский аж опешил от неожиданности. А Олеська-то, разошлась когда, похорошела даже. Смотрел я, смотрел, да и понял, почему ихнему бабскому племени так скандалить-то нравится — у них цвет лица появляется и характер демонстрируется.
— Ух! — восхитился вдруг царевич, на Олеську глядючи. Да так искренно, что и болотницу проняло. А тут еще я под рукой кручусь, приговариваю.
— Мур, — подмурлыкиваю. — Гляди какая. Зелен… тьфу! Зельною красотой лепа, червлена губами,
