Арабески ботаники. Книга вторая: Томские корни

реформировать начальное и среднее обучение и передать его в ведение земских и городских самоуправлений, а также организовать внешкольное образование. В принципе, сейчас начальное и среднее образование полностью находится в сфере деятельности муниципалитетов и районных администраций, а дома творчества учащихся есть в каждом районе. При поддержке Колчака и при личном участии В. В. Сапожникова был открыт Иркутский университет. Возможно, А. В. Колчак, понимая полную безнадежность своего правления, посоветовал Сапожникову оставить работу в правительстве и вернуться к преподавательской деятельности. Своими рассказами об Арктике он инициировал путешествие Сапожникова не на его любимый Алтай, а в низовья Оби и Обской губы, предпринятые В. В. Сапожниковым в июне 1919 года.

Вид Иркутского университета

Как прожил Сапожников 1920–1921 годы, сказать трудно. Он честно пытался вжиться в новую жизнь, где вместо обещанной демократии, братства и свободы господствовала тирания мещанства, всеобщей озлобленности, классовой несправедливости. Но и в этих условиях его талант организатора и педагога был необходим. В апреле 1922 года его утверждают деканом физико-математического факультета университета. В 1922 и 1923 годах он организует ботанические экспедиции. Руководит работами по подготовке демонстрации природы Алтая и Кузнецко-Алтайской области на ВДНХ в Москве.

Но радости от работы было мало. Весной 1924 года начались гонения и аресты «бывших». Красный террор набирал силу.

Лучшим свидетельством о происходящем являются письма В. И. Вернадского (он был в это время в Париже с лекциями в Сорбоннском университете) И. И . Петрункевичу 30 сентября 1923 года. «Известия из России очень тяжелы. Идет окончательный разгром высшей школы: подбор неподготовленных студентов-рабфаковцев, которые сверх того главное время проводят в коммунистических клубах. У них нет общего образования, и клубная пропаганда кажется им истинной. Уровень требований понижен до чрезвычайности — университет превращен в прикладную школу, политехнические институты — в техникумы. Получение образования чрезвычайное и объясняется «демократизмом». Уровень нового студенчества неслыханный: сыск и донос. Висят (Московский университет) объявления, что студенты должны доносить на профессоров и следить за ними — и гарантируется тайна. Друг за другом следят: при сдаче задач (Петербургский политехнический) студенты доносят преподавателям на товарищей! Женская и мужская коммунистическая и коммуниствующая молодежь все время в меняющихся временных браках! Теперь принялись за научные общества: требуют исключения членов — из Московского математического общества при его регистрировании потребовали исключения из совета В. Ф. Егорова (старый профессор) и В. Л. Костицина (новый профессор из социалистической эмиграции)… Из общества испытателей природы исключили из членов двух старых хороших ученых — В. С. Гулевича (химик) и М. Н. Голенкина (ботаник). Выгоняют из университета и запрещают преподавание — Керееву, Гревсу и др. После хлопот оставляют им «оклады» профессоров впредь до выяснения пенсий».

Кончился идеалистический период, когда студенты и преподаватели вместе справляли праздники. Какой нереальностью веет от воспоминаний обыкновенного студента о вечере в честь празднования университета в 1896 году: «На вечере студенческом была масса народу… Были профессора, барышень целая куча — гимназистки, артистки, дочери профессоров, была дочь губернатора. Профессора произносили перед студентами спичи, а студенты их качали…».

Теперь наступила эра взаимной подозрительности, доносительства, предательства и лицемерия. Понятия порядочности, дружбы, взаимопонимания, чести — все эти неотъемлемые человеческие качества втоптаны в грязь.

Василий Васильевич Сапожников в 1924 году жил по?прежнему в своей профессорской квартире и умирал от рака легких. Вот как вспоминает В. Н. Скалон, известный сибирский охотовед и зоолог, только что исключенный из университета из?за своего дворянского происхождения. «Я зашел как?то к Кире —дочери Сапожникова и моей однокурснице. Должно быть, Василий Васильевич услышал мой голос. Его старшая дочь — Наташа, которую я знал мало, шепотом сказала мне:

— Вася, папа хочет Вас видеть. Пройдите к нему, только прошу Вас, только ни слова о том, что происходит в городе.

Я вошел в спальню. Посреди комнаты на широкой кровати лежал Василий Васильевич, страшно бледный, осунувшийся, постаревший. Он приоткрыл глаза и улыбнулся на мой поклон. Я пожал худую безжизненную руку.

— Вот, Вася, — тихо сказал профессор, — смерть пришла…

— Что Вы, Василий Васильевич! Вы встанете! Я жду время, когда мы с вами вместе поедем на Алтай!

Профессор тяжело дышал. Немного отдохнув, он снова обратился ко мне.

—Ну, а теперь, Вася, расскажите о том, что происходит в городе. Они от меня скрывают, — Сапожников кивнул в сторону стоящих у изголовья кровати дочери и жены — а вы мне должны сказать правду.

Я беспомощно взглянул на Наташу. Василий Васильевич поймал мой взгляд.

— Вася, — сказал он строго. — Не лукавьте! Я требую правды. Умирающий имеет право на то, чтобы исполнили его последнюю волю! Говорите все!

Что было делать? Родственники кивнули. Я начал.

Тогда меня как раз исключили из университета как «последыша буржуазных профессоров». Я говорил, называя фамилии, описывая происходящее в старинных стенах университета, про пролетарские «шабаши». Из глаз Василия Васильевича время от времени выкатывались слезы.

Я закончил. Воцарилось молчание. Его нарушила Наташа.

— Но ведь это ужасно! — воскликнула она.

— А вы молчали, меня «берегли», — с мягким упреком произнес профессор.

— Почему же никто не протестует!

— Эх, Наташа, — сказал Василий Васильевич, — о каких протестах может идти речь? Разве короткий мартиролог у нас за плечами? И что еще будет? Какие моря крови вы увидите впереди. Они, как Кронос, пожрут и детей своих. Увидите, многие из этих гонителей и палачей сами пойдут по проторенной ими дороге».

Интеллигенция в России до революции составляла класс мыслителей, творческих и одаренных людей,