– Никаких но. Либо мы были правы, либо нет. Думать, что вы оплошали, есть ни что иное, как попытка избежать ответственности и переложить ошибку на людей, разрешивших дать вам оружие. Я прошу прощения, но мы запрещаем капитуляцию. Вы взяли на себя работу. Вы знали, что за этим последует. Вы взяли на себя ответственность. Поэтому я не забочусь о том, что вам кажется как вы с ним управлялись. Вы действовали соответственно обстановке. – Она смотрела на меня огненными глазами. – Вы понимаете это?
– Д-да, мэм. – Я спрятал кулаки в колени и уставился на них. Она не желала слушать меня.
Доктор Обама остановилась и покашляла в кулак. Выпила глоток воды, потом снова подняла глаза, ни на ком в отдельности не фокусируя взгляд. Кивнула Теду. Тот включил транскрибер. – Есть ли у кого-нибудь что-нибудь добавить? – Она подождала. – Я расцениваю молчание как знак, что все присутствующие здесь согласны с тем, что смерть Шоти Харриса была неизбежной. Кто не согласен? Кто оспаривает законность действий Маккарти? Никто? – Она посмотрела на Дюка. Дюк уклонился от ее взгляда. Он выглядел встревожено и мне показалось, что он сейчас заговорит, но он просто покачал головой.
Доктор Обама подождала еще немного, потом тихо вздохнула с облегчением. – Хорошо, пусть протокол покажет, что наше слушание установило, что Джеймс Маккарти действовал с необходимой быстротой и мужеством. Присутствующие согласны, что действия Маккарти были соответствующими обстановке и безупречными. Кроме того, общим мнением этого собрания является, что признание самого Маккарти в неловкости есть лишь выражение его чувства неопытности в бою, а не небрежности.
Она оглядела стол. Дюк неохотно кивнул. Все остальные казались… намеренно безучастными.
– Хорошо, прежде чем мы объявим перерыв, есть ли у кого-нибудь информация, проливающая свет на поставленные вопросы? – Она ждала лишь секунду. – Мне кажется, нет. Поэтому установлено, что данное совещание не способно прийти к решению об обстоятельствах вчерашней операции по самой простой причине: у нас нет знаний о виде кторров, которые нам нужны. Общим мнением этого совещания и его решением является то, что у нас есть только вопросы и нет ответов. Поэтому мы не можем дать никаких рекомендаций. В совещании объявляется перерыв.
Оформите это, Джексон, и пошлите копию по сети – нет, перед отправкой дайте мне посмотреть. – Она встала, взяла блокнот и кивнула. – До свидания, джентльмены.
13
Дюк и я остались в помещении одни.
Он выглядел изможденным и очень старым. Он опирался на локти и всматривался во вчерашний день. Rостлявые руки были сжаты, два узловатых кулака крепко притиснуты друг к другу, подпирая челюсть.
– Э-э, Дюк…
Он, вздрогнув, поднял глаза. При виде меня лицо застыло. – Что?
– Э-э, у меня несколько образцов.
Дюк мигнул. Еще мгновение он отсутствовал, потом вспомнил: – Правильно. Набор переносных клеток ты найдешь в кладовой. Знаешь. где она? Бунгало 6. Мы отошлем их в четверг. Постарайся сохранить яйца и тысяченожек живыми.
– Мне кажется, более трудной проблемой будет убить их… – Я увидел, что он снова погрузился в себя. Перестал обо мне думать. – Э-э, Дюк?…
Он раздраженно вернулся. Глаза были красными: – Да?
– Э-э, Тед не говорил еще с тобой?
– Нет, не говорил. О чем?
– Он обещал, что поговорит. Мы думаем, что возможно – я имею в виду, что я экзобиолог…
Дюк поднял руку: – Сократи историю. Чего ты хочешь?
– Лабораторию, – быстро сказал я. – Тогда я смогу делать собственные наблюдения за тысяченожками, яйцами и пурпурными растениями купола.
Он смотрел раздраженно: – Я не хочу, чтобы ты испортил образцы до того, как они попадут в Денвер! У меня хватает проблем…
– Я не испорчу ничего!
Дюк фыркнул.
Я сказал: – Дюк, если ты плюешь на меня, скажи прямо.
– Я не плюю.
– Я тебе не верю. – Я обошел стол, уселся в кресло доктора Обама и посмотрел ему в лицо. – Что происходило здесь, Дюк? Это глупейшее расследование из всех, что я видел… – Он вопросительно поднял глаза. – Три, – ответил я, прежде, чем он успел спросить, – не считая этого. Здесь ничего не было установлено. Вообще ничего. Я допускаю, что еще нет ответов на большинство наших вопросов – но вопросов, на которые мы могли бы ответить, здесь не было. Они отставлены.
Поэтому, извини меня за подозрительность, но что все это значит?
Дюк покачал головой. Уставился на руки: – Тебе знать не надо.
– Но я хочу!
Дюк обдумал эту идею. Потом сказал тихо: – Ты делал только то, что говорил тебе Шоти. Ты выполнял приказ.
Я засопел и процитировал: – «Я только выполнял приказ» – это не оправдание, это обвинение.
– Кто это сказал?
– Я только что.
Дюк смотрел презрительно: – Не надо лозунгов, сынок. У меня полная пазуха вранья. Особенно сегодня.
– Нам говорили это на курсе глобальной этики. И это не лозунг. Для меня это истина. Послушай. я хочу кое-что узнать.
– Я в самом деле не хочу говорить об этом, – сказал он. – По крайней мере сегодня.
– Я тоже, – сказал я, чувствуя, что голос начинает дрожать. – Но мне надо.
Пусть кто-нибудь просто выслушает меня! – Горло перехватило и я испугался, что начну плакать. Все это было чепухой. Я даже не знал, о чем речь. – Я тот, кто нажал спуск, Дюк. Я несу ответственность. Ты и доктор Обама можете говорить что угодно на расследовании, но я остаюсь парнем, который это сделал.
Похоже, он хотел что-то сказать, но сдержался: – Хорошо, расскажи, что с тобой, и покончим с этим. – Его голос звучал очень тихо.
– Я не спал прошлой ночью. Не мог. Мне надо было с кем-то поговорить. Я хотел поговорить с тобой. Я даже встал и пошел к тебе. Дошел до твоей двери. Я почти постучал. И не стал – не знаю, почему. Да, я… я был испуган. Видишь, я не знаю, правильно ли я сделал вчера или нет. Я нуждался в некоторой… помощи. Но все, что я слышал – это голос Шоти: «Пойми это сам». Как он делал с учебниками. Поэтому я не постучал. И, кроме того, я увидел свет под дверью. И мне показалось, что я слышал голоса. И не хотел никого прерывать…
Дюк начал говорить что-то, но я прервал его: – Нет, я хочу закончить. Потом скажешь. Я не сразу вернулся в комнату. Знаешь холм позади лагеря? Я пошел туда и посидел немного. И – я позволил себе заплакать. Вначале думал, что плачу по Шоти, но потом понял, что нет. Я плакал по себе, потому что узнал себя. И у этого нет ничего общего со смертью Шоти.
Я чувствовал, что трясусь. Руки на столе дрожали. Я сжал их коленями. Я чувствовал себя очень маленьким и очень замерзшим. Я посмотрел на Дюка и сказал: – Я понял вот что: даже если бы Шоти не сказал мне, что делать, я все равно сделал бы это, сделал бы то же самое.
Дюк искренне удивился: – Сделал бы?
Я тяжело сглотнул. Было нелегко говорить. – Дюк, это единственное, что можно было сделать. Вот почему я был такой… безумный. Я действительно пытался убедить себя, что сделал это, потому что Шоти приказал мне, только понял, что нет. Не было времени думать – это просто случилось. Я даже не вспомнил, что надо делать или что мне говорили. Я просто сделал это – не думая! – Теперь я смотрел на свои колени. – Дюк, я никого не убивал прежде. Я даже не думал, что придется. Я знал, что не хотел бы это делать, а потом, вчера днем, понял, что могу это делать – и делать легко. И мне все безумнее хочется объяснить себе это. Я ищу способ сказать себе, что все правильно. Я продолжаю говорить себе, что виноваты обстоятельства, только знаю, что обстоятельства совсем не при чем.
Это – я! А теперь – после расследования – я не могу даже расценивать это как ошибку! Это – я. Я
