произойти еще, понятия не имею. Мне не известно, как волочащиеся деревья и их квартиранты реагируют на сахарную вьюгу, и еще меньше я знаю о том, что может произойти внизу, где остался тигр.
– Итак, что будем делать?
Я решил все быстрее, чем за полсекунды. Не так уж много оставалось вариантов. Правило номер один (на ближайшую неделю): когда сомневаешься, не делай ничего. Чисти оружие. Ешь. Спи.
Оружие мы уже проверили, ложиться еще рано…
– Будем ужинать.
Большинство людей верит, что процесс колонизации/заражения начался с эпидемий, однако элементарный анализ происшедшего показывает, что они серьезно заблуждаются относительно последовательности событий.
Конечно, эпидемии, прокатившиеся по земному шару, были самыми драматичными и опустошительными из числа первых свидетельств хторранского присутствия на нашей планете, но в действительности первые хторранские виды должны были присутствовать на Земле – размножаться и приспособляться к ней – по крайней мере, в течение пяти-десяти лет до вспышки первой из эпидемий.
17 ЕЩЕ ОТКРЫТИЕ
Лучшая в мире приправа – голод.
Наш ужин состоял из той же желтой, маслянистой, похожей на хлеб массы, которой кормили стада зомби, бродившие по Калифорнийскому побережью, только наш вариант был без транквилизаторов. Хотя в нынешнем положении я предпочел бы транквилизаторы. Но правительство, в своей неоспоримой мудрости, признавало нас людьми и предоставляло нам возможность вдоволь насладиться беспокойством, страхом, гневом и отчаянием.
Я задумался о людях в стадах. Понимают они свое положение или нет? Не все ли им равно? Счастливы они – или просто ничего не осознают? И имеет ли это вообще какое-нибудь значение? Есть ли у кого-нибудь из нас выбор? В мире, где будут господствовать хторране, рано или поздно мы все, наверное, закончим в том или ином стаде. Интересно, буду ли я помнить, как любят, заботятся? Наверное, нет. Наверное, у меня вообще не останется никаких чувств. Мысль о том, как это будет выглядеть, настолько подавляла, что я не мог есть и даже забыл про остатки ужина на пластиковой тарелке.
Огромные стада на юго-западе были одновременно и предупреждением и предвидением. В теплые летние месяцы они росли, но зимой редели – во-первых, вымирали больные и пожилые, и, во-вторых, страдания от холода способствовали частичной реабилитации некоторых людей. И тем не менее стада, похоже, стали постоянным явлением.
Мы наблюдали очень крупные стада в Индии, но там они существовали недолго – первый же сезон муссонов положил конец великой индийской миграции. Также ходили слухи о стаде численностью более миллиона, кочующем по центральному Китаю, но воссозданная Китайская Республика отказывалась подтверждать даже получение запросов о предоставлении информации. Сканирование со спутников ничего не давало. Как бы вы отличили толпу утративших самосознание китайцев от военнопленных? И тех и других пасли с помощью танков.
Это навело меня на мысль о свободе – еще одном пункте в списке наших потерь на этой войне.
Даже те из нас, кто считал, что он свободен, всего лишь жили в мире иллюзий. Свободным можно быть только там, где есть выбор. Лишите человека выбора – и свобода исчезнет. А человечество больше не имело выбора – мы были вынуждены сражаться на этой войне. Единственное, что нам оставалось, – противодействия, которые зависят от действий Хторра. Мы и черви вцепились друг в друга в объятии смертельного танца, и они, кстати сказать, были увлечены музыкой не меньше нашего. Может быть, даже больше. Эта мысль не отличалась новизной. Хторране целиком зависели от своей биологии, как и мы от своей. Если бы только понять природу этого порабощения – и нашего и хторранского.
Я вспомнил, что говорил Форман на модулирующей тренировке: «Вы порабощены во всем. Вы только притворяетесь, что это не так». Сейчас я опять понял, что он имел в виду. Мы были рабами обстоятельств. Сидели в танке и ждали, когда пройдет буря. Ничего другого не оставалось. Мы были свободны делать только то, что позволяла Вселенная.
Нас занесет сахарной пудрой, и мы даже не сможем узнать, как глубоко уйдем; а потом придется ждать, пока сладкую розовую пыль не пожрут голодные орды каких– нибудь хторранских насекомых, вылупившихся из-под земли.
А тот сладкий пух, который они не успеют сожрать, расплывется густой липкой грязью и на многие дни покроет землю плотным одеялом, смертельным для еще большего числа хторранских существ – растений, мелких зверей, насекомых, – всего, что не сумеет очиститься от клеклой массы. Если выпадет достаточно толстый слой пудры, то через неделю, считая с этого момента, все окрестные холмы превратятся в пустыню, залитую слоем черной патоки. А через месяц или около того здесь раскинется темно-красная хторранская степь. А год спустя будет возвышаться ярко-красный лес, сказочный мир резвящихся кроликособак и гигантских красных гусениц-людоедов, которые вместе распевают песни любви, восторга и жратвы…
Я почувствовал такое отчаяние, словно меня придавило обрушившимся потолком. Как я ни пытался приподнять его, он оставался на месте, он возвращался обратно и с каждым разом пригибал меня все ниже и ниже. Я не мог его сбросить. Когда я был чем-нибудь занят, то мог притвориться, что не чувствую его. Когда я был занят, у меня не оставалось времени отвлекаться на посторонние мысли. Когда я был занят, я не стал бы иметь дела с вещами, в реальность которых не хотел верить. Но сейчас у меня не было никаких дел, и давящее чувство безысходности навалилось, как толстое розовое душное одеяло.
Я постарался подавить дрожь, но не сумел. Тогда я притворился, что потягиваюсь. Откинулся на спинку сиденья; она тревожно скрипнула, но выдержала. Закинув руки за голову, я потянулся – но нет, так и не смог заставить свой позвоночник хрустнуть долгим успокаивающим хрустом, который отдается во всех суставах. Проклятье! Все сегодня получается почти, но не совсем.
Уиллиг внимательно наблюдала за мной. Я уставился на нее в упор: – Знаете что?
– Что?
– Вы напоминаете мне собаку, которая у меня когда-то была.
– О?
Я кивнул.
