поджарили и оттяпали невинную голову Серве. Ну, думают, как 'наши-то' с бесстыжих глаз ограбят, потузят да еще, пожалуй… Фу! как от биаы: так мороз по коже и дерет.
По счастию, Франция явилась на выручку. Первому консулу было как-то нечего делать; за неимением двух-трех тысяч какой-нибудь армии Sambre-et-Mouse для гуртового отправления на тот свет, он вдруг отдал следующий приказ:
'Article I. Женевская республика перестала существовать.
Article II. Департамент Лемана начал существовать. Vive la France! [Да здравствует Франция! (фр.)]'
Великая армия, освобождавшая народы, заняла Женеву и тотчас освободила ее от всех свобод. Пользуясь досугом, старички стали забираться и прятаться все выше и выше, запираться все крепче и крепче в неприступных домах, в узких и вонючих переулках… Другие, посмышленее, принялись укладываться да, ее говоря худого слова… за Альпы да за Альпы.
Хорошим людям все на пользу, - добровольное заключение и добровольное бегство послужило старичкам как нельзя лучше. Оставшиеся, желая отомстить за порабощение отечества, принялись продавать неприятелю военные и съестные припасы по страшно патриотическим ценам. Во время империи никто не торговался (кроме Талейрана, я то только когда он продавал свои ноты и мнения). Недостало денег в одном месте, - контрибуцию в другом, две контрибуции в третьем; ясно, что комиссариатские Вильгельмы Телли в убытке не остались.
Освобожденные, в свою очередь, реакцией 1815 года от своих страхов, эмигранты возвращались (точно так же разжившись разными дипломатическими и другими аферами) к затворникам, и давай друг на друге жениться для того, чтоб составить плотную аристократию.
Какой ветер веял тогда, вы знаете: Байрон чуть от него не задохнулся, Штейны и Каннинги казались якобинцами, и Меттерних был человек минуты.
Объявляя, обратно первому консулу, о том, что департамент Лемана перестал существовать, а женевская республика снова начала существовать, Свящевный союз резонно потребовал, чтобы во вновь воскресающей республике ничего не было республиканского. Это-то старикам и было на руку. Для либерально-учено-литературной наружности им за глаза было довольно м-м Сталь в Коппете, де Кандоля в ботанике и Росси в политической экономии… Снова принялись они общипывать и брать голодом понуривших голову племянников, снова завели богословские скачки и бега с католиками, которые еще больше накупили земель. Скряж-ническую жизнь свою старики выдавали за олигадои-ческую пеприступность, - мы-де имеем наши знакомства при разных дворах, а по другую сторону Pont des Bergues никого не знаем. Замкнутые в горной части и лепясь около собора, они не спускались вниз, предоставляя черни селиться в С.-Жерве. Как всегда бывает, взявши все меры, они не взяли самой важной: не строить им надобно было Pont des Bergues, не поправлять, а подорвать его порохом, - не подорвали. По этому мосту прошла революция 1846 года,
XI
Знаменитый граф Остерман-Толстой, сердясь на двор и царя, жил последние годы свои в Женеве, - аристократ по всему, он не был большой охотник до женевских патрициев и олигархов. - Ну, помилуйте, сударь мой, - говорил он мне в 1849, - какая же это аристократия - будто делать часы и ловить форель несколько поколений больше, чем сосед, дает des titres; [титулы (фр.)] и origine [источник (фр.)] богатства какой - один торговал контрабандой, другой был дантистом при принцессе…
- Вы забываете, граф, - отвечал я ему, - что женевские аристократы имеют и другие права. Разве они не находились в бегах и разве не возвратились восвояси - отчасти благодаря вам, сопровождаемые казаками и кроатами, как другие венценосцы и великие имена…
Блудные племянники точно так, как кульмский герой, понимали значение высокого патрициата женевского, и в особенности так понимал блуднейший из них Джемс Фаза.
Джемс Фази - это смертная кара женевского патрициата, ее мука перед гробом, ее позорный столб, палач, прозектор и гробокопатель. Кровь от крови их, плоть от их' плоти, потомок одной из старинных фамилий, о боге скучавших с Кальвином, - и у него-то поднялись руки на беззащитные, но не бессребренные седины. Он 'дядей отечества', выбранных собственными. батраками и кортомниками в верховный совет, прогнал в 1846 году в три шеи и сам себя выбрал на их место, вверяя себе почти диктаторскую власть. Сен-Жер-ве и вся бедная Женева с восторгом рукоплескали ему.
От него старики спрятались этажом выше и повесили к дверям по замку больше, от него они отупели еще на степень, мозги стали быстрее размягчаться, а сердца каменеть. Умных людей между ними больше не было. Вообще Джемс Фази чуть ли не последний умный человек в Женеве. Глупое озлобление, с которым они повели чайну, было худшее оружие с таким врагом.
Фази похож на хищную птицу, и теперь, состаревшись и сгорбившись, он напоминает еще исхудалого кобчика - и злым клювом, и пронизывающим взгляд дом, и теперь он еще полон проектов и деятельности, кипучей отваги, готовности рисковать, бросать перчатку и поднимать две, он все еще задорен и дерзок, он все еще молод, а ему семьдесят два года - подумайте, что он был в пятьдесят.
Ему все шло впрок, больше всего - недостатки и пороки. Середь удушающей скуки женевской жизни о ее протестантски-монашескими, постными лицемерами его разгульное спустя рукава, его веселое беспутство, его блестящие, шипучие пороки, опрокидывавшие на него удесятеренную ненависть святош, привязывали к нему всю молодежь, с которой он жил запанибрата, нигде не дозволяя себе наступить на ногу. Фази стоял головой выше своего хора и тремя - своих врагов. Добавьте к этому большую сметливость в делах, верный и решительный взгляд, неутомимость в работе, настойчивость, не останавливавшуюся ни перед какими пре-пятствиями, гнувшую а ломавшую всякую оппозицию, - и вы поймете, что не женевскому патрициату-было бороться с ним. Дипломат и демагог, конспиратор и комиссар полиции, президент республики и гуляка, - он все еще находил в себе бездну лишних сил, которая разъедала его своей незанятой праздностью, Этому человеку, очевидно, недоставало широкой рамы, Женева была не по его росту… вытягиваться точно так же вредно, как съеживаться. Фази в Лондоне, в Нью-Йорке, в освобожденном Париже был бы великим государственным деятелем. В женевской тесноте он испортился - привык кричать и бить кулаками по столу, беситься от возражений, привык видеть против себя.и за себя людей ниже его ростом. Отсюда страсть к тратам и наживам, привычка бросать деньги и недостаток их… ажиотаж… потери… долги. Долги - наше национальное экономическое средство, наша хозяйственная; уловка, именно долги-то в глазах женевских Гapпaгонов должны были уронить Фази больше, чем все семь смертных грехов вместе.
Что ему было за дело до их ненависти, пока вся Женева - небогатая, молодая, рабочая, католическая - подавала за пего голос… и кулак.
Но tempora mutantur [времена меняются (лат.)].
Около пятнадцати лет диктаторствовал тираи Лемана над женевскими старцами. Город удвоил, крепостные стены сломал, сады разбил, дворцы построил, мосты перекинул, игорный дом открыл и других домов не закрывал… но Кащеи бессмертные-таки подсидели его, У них явился отрицательный союзник.
К борьбе Фази привык, он жил в ней, и, когда не тотчас случалось ему одолеть, он раненым львом отступал в свое С.-Жерве и выходил вдвое яростнее и сильнее из своей берлоги.
С таким неприятелем, как Фази с своими молодцами, старикам-формалистам и легистам нечего было делать, как тотчас опять отступать. Они воевали парламентскими средствами и исподволь распускаемыми клеветами. А с какой стороны он хватит, как было знать. С таким неочестливым противником всего можно было ждать. Пока масса была за него, сила его была несокрушима, а переманить ее на свою сторону воспоминанием прежнего патриархального за-крепощения было дело не особенно легкое. Помощь должна была явиться из среды по ту сторону Фази. Время шло исподволь, меняя умы и мысли в Женеве, как и на всех точках земного шара, где история; еще делается…-Опираясь на свою живую стену, Фази, наконец почувствовал, что стена холоднее… что она не так плотна и не так сплошно поддерживает его… Он: годы старался не верить, но вот там… тут ропот - или хуже - равнодушие. И, уязвленный своими, гладиатор-
