'Блоу ап'. И – я подчеркиваю – он ЭТО начинает делать при любом варианте своего поведения.
Будет он уходить от ответа с помощью визга, юродствований, как Гаврила Харитонович, или с помощью непроницаемого молчания – он 'У-ХОДИТ', то есть 'ходит', 'двигается', то есть делает именно то, чего, как мы уже констатировали, категорически делать не хочет! И понятно, почему не хочет! Ибо двигающийся с каждым своим движением обнаруживает свое наличие и через это все более ВХОДИТ В СФЕРУ ПРОЯВЛЕНИЙ. И более того – 'итеративно' эту свою проявленность начинает наращивать.
Тем самым 'упивавшийся непроявленностью' становится просто куклой в чужом 'проявителе', то есть НАГЛЯДНЫМ ПОСОБИЕМ на тему о враждебности Превращенной Формы своему Содержанию.
НАГЛЯДНОСТЬ этого пособия, рельефность этого сверхманекена – вот единственный инструмент нашей рефлексивной революции, манифестирующий всю глубину и напряженность отличий этой революции и от консервативного бардака, и от бардачной консервативности. Подобный тип 'акции' можно еще назвать 'усмирением взбесившихся правил'.
То, что упивалось непроявлением, должно теперь убить или себя, или непроявление, стать не 'ВСЕМ', как оно хотело, а либо 'ничем', либо 'ЧЕМ-ТО'. Либо 'де' без 'композиции', либо 'композицией' без всякого 'де'.
Я очень не люблю отрывать философские рефлексии надолго от политической конкретики. И потому предлагаю в качестве иллюстрации этот политический очерк.
Пусть мое интервью в 'Людях' станет 'итерацией эн минус один', а описанный мною коллаж, заполненный истерическим визгом, – 'проявлением эн' в соответствующем проявителе. А данный очерк – реакцией на 'проявленность эн'', то есть 'итерацией эн плюс один'.
Чем это кончилось у Антониони, я надеюсь, все помнят. 'Дама Непроявления' обозначилась-таки. Как силуэт трупа на итеративно проявляемой фотографии.
Стыдясь своей амбициозности, поведаю притомившемуся читателю, что лично я (о, ужас!) претендую даже на большее, чем Антониони. И после этого начну возню с конкретным увеличением и проявлением.
О существе дела
Что же было мною сказано в интервью 'Людям' и что я сейчас собираюсь доопределять и развертывать? В общем виде сказано было следующее.
1. Глубокое реформирование общественных отношений в СССР к 1985 году было объективной необходимостью.
2. Это реформирование могло идти в разном направлении, иметь, как сейчас говорят, разный концептуально-проектный вектор. 'Горбачевский вектор' не был безальтернативным.
3. И 'горбачевский вектор', грамотно сопряженный с определенными организационными и политическими технологиями, вовсе не обязательно должен был обернуться тем, чем он обернулся, – разрушением страны и теперь уже почти непреодолимым социальным коллапсом.
4. Изогнуть горбачевскую траекторию в подобную сторону можно было только вопиющим образом извратив на уровне идеологий, политических технологий, организационных моделей все то, что диктовал сам этот горбачевский 'КПВ' (концептуально-проектный вектор).
5. Сводить подобный изгиб к субъективному фактору – фактору роли личности самого Горбачева (по одним версиям – агента злых мировых сил, по другим – беспомощного и никчемного человека, по третьим – и агента, и бездари одновременно) – я считаю недопустимым.
'Бездарный и никчемный человек' раз за разом переигрывал элиту КПСС, КГБ и все остальные ведомства и корпорации, которые незадолго до этого чохом отстранили зарвавшегося Хрущева (личность неслабую) и не чурались весьма решительных и абсолютно неправовых действий по отношению ко многим из тех, кто, оказавшись как минимум у порога верховной власти, становился возмутителем спокойствия 'сильных мира сего' внутри советской элиты.
Что же касается 'агента мировых злых сил', то тут у элиты, привыкшей к тотальной слежке и логике директивного 'сходняка', была такая свобода действий, которую осознает любой хоть отдаленно причастный к той Системе политик и аналитик. И эта свобода исключает допущение к власти чьего-либо агента, кроме как агента самой элиты. Если же вся элита оказалась чьим-то агентом и потому допустила к власти Горбачева, то речь идет о таких сложных спецполитических материях, которые обладают собственной уязвимостью.
Например – войну тоже агенты выиграли? Или – имея всю элиту своим Агентом, зачем разрушать так называемые 'тоталитарные' формы связи элиты и общества? Удобнее ведь тогда и общество иметь Агентом Агента! А если на это мне скажут, что 'тоталитарные' формы не разрушали, а ПРЕВРАЩАЛИ, то подобная констатация не имеет никакого смысла в отрыве от описания ТЕХНОЛОГИЙ ПОДОБНОГО ПРЕВРАЩЕНИЯ. Чем я и намерен заняться в данном аналитическом очерке.
Сказанное вовсе не означает попытки оправдать Горбачева. Просто не надо превращать все общество в идиотов. И надо понимать, что попытка подобной 'всеидиотизации' получит отпор со стороны тех, кто профессией и моралью призван отстаивать возможность независимых и глубоких общественных суждений в обществе, оказавшемся у края небытия.
6. Таким образом, все произошедшее могло приобрести нынешние качества лишь в результате борьбы нескольких сил, имевших разные КПВ. При этом можно выделить следующие классы КПВ.
КПВ-1. Чистый горбачевский либерально-советский проект.
Сразу же хочу подчеркнуть, что либерально-советский горбачевизм, реформаторство советского государства и советских общественных отношений не обусловлены на сто процентов сложной и многомерно вписанной в международный контекст личностью самого Горбачева. Те, кто в 1991 году запирал Горбачева в Форосе, были полностью заданы именно проектом КПВ-1. Ни Янаев, ни Крючков, ни Павлов, ни Шенин, ни Бакланов не были реставраторами в чистом виде. Как не были сознательно и зловредно мотивированы разрушительством сотни фигур, обеспечивавших КПВ-1 и твердо верящих, что при этом сохранится страна, улучшится общественный климат.
В рамках того же КПВ-1 находился, например, 'советский либеральный империализм' Юрия Прокофьева и всей советско-либеральной московской партийной группы. С радостью поддерживая и даже отчасти впитывая наши идеи, связанные с альтернативными (не либеральными и не консервативными, а именно глобально альтернативными) вариантами развития страны, считая эти идеи очень важным вкладом в интеллектуальный климат, московская либерально-государственническая партийная группа, убежден, никогда не воспринимала всерьез ни развиваемый нами 'постиндустри-альный социализм', ни 'красные' смысловые развороты с подробной разработкой сферы идеального и нетрадиционалистскими альтернативами Большому модернизационному проекту (так называемая 'теория прорыва'). Никакой индоктринации в подобное в данной группе не было.
Прокофьев мог с тактичным чувством симпатии (по-человечески очень искренним, надежным и выраженным в практической поддержке) относиться к нашим рассуждениям о постиндустриализме и постистории. Но он не имел и не мог иметь никаких глубоких ЖИЗНЕННЫХ СОПРЯЖЕНИЙ с нашей постиндустриальной заумью.
Шенин мог откликаться на наши интеллектуальные и политические проекты с сибирской увлеченностью, помноженной на ту искреннюю обеспокоенность положением дел, которая бывает свойственна только настоящему государственнику. Но элитарные арабески 'красных орденских начинаний', 'теология революции' и новый левый проект были для него не существом дела, не частью собственной экзистенции, а впечатляющими знаками неисчерпанности и 'немерзостности' того советского начала, которое по-настоящему грело его душу и об исчерпанности и мерзостности которого денно и нощно орали с якобы курируемых его партией телеэкранов и газетных полос.
Крючков очень многое понимал, артикулировал, чувствовал. Но, лишь познакомившись с ним по- настоящему прочно после его выхода из тюрьмы и по достоинству оценив глубокую человеческую порядочность, вкус, чувство меры и массу других качеств этого ряда (которые вообще всегда не могут не вызывать глубокого уважения, но в случае человека, долго занимавшегося такой профессией, на таком уровне и в таком 'интерьере', вызывают даже ошеломление), я понял, что это настоящий и стопроцентный советский либерал. Либерал в лучшем и действительном понимании слова, то есть человек, для которого ничтожное по нынешним меркам пролитие крови на улицах Москвы было действительно недопустимо и нравственно, и политически. Человек, исповедующий умеренность. Носитель той самой либерально-
