гады. Клянусь хранить тайны «Черной стрелы» и беспрекословно подчиняться приказам командора. Если же я, как подлый предатель, нарушу эту клятву, пусть меня все презирают и никто даже руки не подаст. Все.
Я тоже произнес это «все». Лера тихонько прыснула, Витька молча погрозил ей кулаком.
Пока я говорил, Ростик достал из стола какую-то бумагу, почиркал в ней, а когда я кончил, вытащил булавку, подержал над свечой и старательно вытер копоть.
— Подпиши. Кровью.
Это был зашифрованный зигзагом текст клятвы, вместо слова «Вперед!» Ростик вписал: «Черная стрела». Выводя внизу свою фамилию, я еще подумал, что не мешало бы выбрать шифр посерьезнее, а то однажды у нас могут быть из-за этого серьезные неприятности, но вспомнил, как сегодня сам полдня бился над ним вместе с отцом, и успокоился. А собственно, чего опасаться? Что в ней плохого, в этой клятве?
Ростик подул на мою подпись и спрятал бумагу где-то в складках своего балахона. Витька хлопнул в ладоши. Лера н Казик натянули мне па лицо картонную маску с резинкой, на плечи набросили старую простыню. Я стал полноправным членом тайной организации «Черная стрела».
— Садитесь, — сказал Витька, — и давайте снимем эти балахоны. Душно, я уже весь вспотел. Ты можешь не снимать, — милостиво разрешил он мне, но я с удовольствием стащил с лица тесноватую маску: в подвале и так нечем было дышать. — Переходим ко второму вопросу. — Витька выхватил у Леры косынку и вытер лицо. — Об исключении из рядов организации Африкана-Таракана. Казик, доложи.
Мы расселись на хромоногие табуретки и продавленные стулья, которые жильцы выбросили за ненадобностью, а ребята притащили сюда.
— А чего тут докладывать?! — Казик достал сушку, повертел в руках, вздохнул и снова засунул в карман. — У Козловых из 21-й квартиры в почтовом ящике газеты сжег — это раз. Ткачукам шашку, которой клопов морят, подкинул, чуть не позадыхались все от дыма — два. Правда, его за эту шашку отец выдрал по первой категории, но все равно считается. Про школу говорить? — Казик обвел взглядом ребят.
— Не надо, когда это было… — проворчал Ростик.
— Две недели назад. — Злополучная сушка снова очутилась у Казика в руках. Глядя на него, можно было подумать, что он просто умирает с голоду. — Ну, тогда остается картошка…
— А почему вы его не позвали? — Стул подо мной заскрипел так жалобно, что я ухватился за край стола.
— Записку послали, не пришел. — Витька поплевал на пальцы и снял с оплывающей свечи нагар. — Вот что, братики-матросики, предлагаю Африкана-Таракана из наших славных рядов исключить. Разъяснительную работу с ним мы сто раз за последние два года проводили — плюет он на наши разъяснения. Кто за мое предложение, поднимите руки. Единогласно. А во-вторых, предлагаю составить против него хорошенький заговор.
— Какой заговор… — Ростик сжал костлявые кулаки. — Отлупить, чтоб десятому заказал, и весь разговор.
— Не годится! — возразил Жека. — Всем скопом на одного наваливаться нечестно, хоть он себе и Африкан, а поодиночке он любому надает, даже тебе.
Наступило молчание. Да, один на один нам с ним не справиться. Очень заманчивое предложение, но — не пойдет.
— Есть идея! — Казик чуть не подавился своей сушкой — он все же как-то умудрился ее схрустеть. — Давайте пошлем ему штук тридцать доплатных писем. Выберем какую-нибудь самую нудную книгу, будем переписывать по страничке и каждый день посылать. И смешно, и Африкапу насолим.
— Так ты ему и насолишь… — покрутил головой Витька. — Он одно-два письма получит, а потом раскусит это дело и брать не будет.
— У вас еще фосфор остался? — Я больше ни капельки не доверял своему стулу и решил лучше постоять. — Кто череп рисовал? Ты, Лера? Вот и нарисуй ему такой же на дверях. Днем не видно…
— …а вечером — тем более, — улыбнулась Лера. — Не знаешь, что ли, — у них на площадке днем и ночью лампочка горит свечей на двести. И потом, он сразу догадается, чья это работа. Дома баня такая будет… Слушайте меня, мушкетеры, я знаю, что нужно сделать! Я такое придумала, что никто из вас не придумает, даже если вы будете думать сто лет и три месяца. Недавно Африкан притащил домой лягушек и до смерти напугал Анну Михайловну, свою маму. Она рассказывала, что с ней чуть обморок не случился от страха. Давайте наловим сто… нет, двести лягушек, а если повезет, то и парочку ужей, и напустим ему полную квартиру. А за такие штучки…
— Африкану будет вздрючка! — с ликованием выпалил Витька.
Конечно, это была гениальная идея. Мы единогласно проголосовали за нее и пошли по домам. Как раз вовремя: с тихим шипением погасла догоревшая свечка. Зато череп на двери нашего штаба вспыхнул; он глядел нам вслед пустыми глазницами и скалил страшные зубы.
ОХОТНИКИ ЗА ЛЯГУШКАМИ
Далеко в луга уходит извилистая старица — бывшее русло Березы. Она густо забита камышом и аиром, затянута у топких берегов зеленой бархатистой ряской. Из ряски торчат желтые кувшинки и белые лилии. В воздухе толкутся комары, зудят, зудят… К вечеру комары сбиваются в высокие шевелящиеся столбы — будто серый дым из труб. Оглушительно бахают щуки — тут к ним не так-то просто подступиться. На спиннинг не возьмешь — по зарослям блесну не протянешь, разве что на живца с резиновой лодчонки. Да и ту о коряги распороть можно. Поэтому рыбаков на старице почти не видать.
Тут заповедное царство лягушек. И здоровенных, в два кулака, буро-зеленых, с круглыми выпученными глазами, и средних, и попрыгунчиков-лягушат, и юрких, похожих на черные лакированные шарики с хвостиками, головастиков. Хоть ты лопатой греби. Днем они больше молчат, занятые охотой на комаров и мошек, разве что иногда погорланят для разминки, зато на заходе солнца… На заходе солнца начинается большой лягушачий концерт. Лягушки орут на тысячи голосов, будто у них, у всех разом, разболелись животы, а доктор Айболит со своими лекарствами нестерпимо опаздывает, и от крика этого отчаянного даже птицы смолкают — куда им с этакой тьмутараканью тягаться!
Мы выбрались за лягушками не назавтра, как договаривались, а только на послезавтра: Людмила Мироновна затеяла стирку, Лера ей помогала, а по всей справедливости идти без нее не годилось. Свободный день ушел на то, чтоб как следует вооружиться для предстоящей охоты. Ростик и Жека раздобыли вместительную лозовую кошелку с крышкой, Витька где-то стащил несколько реек и моток медной проволоки, а Лера выпросила у матери кусок марли. Пока мы проводили на берегу рекогносцировку, она с Казиком смастерила четыре отличных сачка, а в корзину наложила мокрой травы.
Бедный, бедный Африкап-Таракан! И не знаешь ты и не ведаешь, какую страшную кару готовит тебе «Черная стрела»! А придумала ее, эту кару, рыжая разбойница в баскетбольных кедах «Два мяча», в такой же, как у брата, только в синюю и белую клетку, ковбойке с закатанными рукавами и в синих, подвернутых до колен шароварах. На голове у этой рыжей разбойницы желтый платочек, из-под него выбились и торчат в разные стороны две тощие косички, завязанные не капроновыми бантами, а какими-то вылинявшими тряпочками, и зеленые глаза ее горят жаждой мести. Я тебе не завидую, Африкан, честно, не завидую.
Я уже где-то говорил, что Лера и Витька — близнецы, по-моему, этого достаточно, чтобы понять, что она — свой парень. Не то что, например, Наташка Калита, в которую я по уши влюбился в пятом классе. Я ей даже записочки писал, хоть верьте, хоть нет. У нее такая коса была… Золотистая, как солома, ниже пояса… Увидишь, сразу руки чешутся, так и хочется дернуть. С этой косы все и началось. Я дергал, дергал, а однажды написал: «Наташа, давай с тобой дружить!» А она обрадовалась. «Давай», — говорит. Вообще-то я понимаю: кому охота, чтоб тебя за косу дергали?!
Так вот, эта Наташка была очень красивая девочка. А как шикарно одевалась! Она даже в поход пошла в узкой черной юбке и красных остроносых туфлях. «Девочкам неприлично ходить в шароварах», — сказала Наташка таким противным голосом, что все наши девчонки покраснели, будто они пришли голые. Зато ж и намучилась она в походе. Мозоли набила, как подушки. А как через ручей перепрыгивала! Мы чуть не надорвались. После этого похода вся моя любовь закончилась…
