так, люди никогда не стремились бы к свету. Ведь каждому хочется прожить жизнь ярко и интересно, и не только детям снятся алые паруса бригантин… Мы с вами придумаем сотни по-настоящему интересных дел, от нас будут трепетать все подлизы и ябеды, трусы и лжецы. Мы не назовем благородным словом «операция» какую-нибудь ерунду, вроде уборки мусора во дворе: если понадобится, мы будем просто убирать свой двор, потому что это действительно нужное дело, но операция — это совсем другое. Это риск и опасность, хитрость, смелость и находчивость.
Я все сказал. Выбирайте сами: свет или тьма? Если тьма — я снимаю с себя звание командора «Черной стрелы»: мне неинтересно командовать людьми, которые хотят загнать жизнь под обложки старых книг, я хочу, чтобы книги делались по жизни. Этот подвал останется за вами — я никогда не нарушаю своих обещаний. Собирайтесь, напяливайте свои балахоны, занимайтесь чепухой. А я соберу других ребят, и точно в таком же помещении, например в первом подъезде, мы оборудуем новую штаб-квартиру. И вы жестоко позавидуете нам, потому что вам очень скоро осточертеют деревянные кинжалы и охота на лягушек, — клянусь плавниками акулы, шпагой д’Артаньяна и картой Острова сокровищ, которую составил капитан Флинт!
Вы выбрали, флибустьеры? Свет или тьма?!
Мы молчали. Мы понимали, что сейчас, в эти мгновения, от нас уходит что-то большое и важное, и очень светлое, несмотря на тусклые свечи… Это «что-то» сдружило нас и как-то отличало от других ребят в нашем дворе. Нам до боли жалко было «эпохи плаща и кинжала, оскаленных черепов и мусорной свалки», как сказал отец, и в то же время мы понимали, что вырастаем из всего этого, как вырастаем из старых штанов и курток.
Я верил отцу. Конечно, он может напридумывать столько всякой всячины, что нам и не снилось, и это будет действительно интересно, но ребята не знали его так, как я, а главные здесь были они — ребята. И я решил: как они, так и я.
Вот когда я впервые понял Витьку с его вечным голосованием, которое порой смешило, а порой раздражало меня: хотелось просто услышать приказ командора! Но Витька знал, что на одних приказах далеко не уедешь, что стоит нам хоть разок расколоться — и пропала вся игра. Он знал, он чувствовал это, наш славный экс-командор!
И он же первый сказал:
— Я — за свет.
— Свет!
— Свет!!
— Свет!!! — заорали мы на весь подвал: видно, все ждали Витькиного решения.
Отца, наверно, тоже поволновали эти бесконечные минуты в густой чернильной тьме: он с облегчением вздохнул и засмеялся:
— Да будет свет!
И ввинтил лампочку.
Будто само солнце вспыхнуло и разорвалось под потолком на тысячи кусочков, и я зажмурился, потому что свет таким тугим полотнищем хлестнул по глазам, что, казалось, можно ослепнуть.
— Да здравствует солнце, да скроется тьма! — завопила Лера.
Я открыл глаза.
Для ликования не было никаких причин.
При мне мы собирались в штаб-квартире три раза, но только сейчас я смог ее по-настоящему рассмотреть. Это было довольно просторное, вытянутое в длину помещение с низким нависающим потолком из железобетонных перекрытий. Толстые, источенные раковинами плиты ограничивали его с трех сторон, четвертая стена, внутренняя, была выложена из красного кирпича, дверная коробка сколочена из неоструганных досок. Отец не зря назвал наш штаб грязной конурой — не один, наверно, год служил он свалкой для отживших свой век, ненужных вещей. Собственно, мы и раньше знали, что это — не Голубой зал Дворца пионеров, но тусклый свет свечей и фонариков не позволял нам увидеть все помещение целиком. Двухсотваттная лампочка беспощадно высветила даже самые дальние углы, затянутые лохмотьями серой паутины, и открывшаяся картина не наполнила наши сердца восторгом и энтузиазмом.
На земляном полу валялись выдранные ржавые пружины, битый кафель, кирпич, осколки стекла, клепки от рассохшихся бочонков, у стен, в глубине, было настоящее кладбище припудренных пылью старых диванов, железных кроватей, кособоких шкафов и прочей рухляди.
— Мерзость запустения… — оглядевшись, пробормотал отец и потер подбородок. — Авгиевы конюшни… Вот что, мушкетеры, ступайте-ка домой обедать и переодеваться. Захватите с собой всех ребят, какие только встретятся, — сами мы тут слишком долго провозимся. Задача ясна?
— Ясна, — вразнобой ответили мы.
В это время в подвале послышался громкий мужской голос:
— Эй, кто тут старшoй? Идите материалы принимать!
— Иду, иду! — повеселел отец.
И ШТУКАТУРЫ МЫ, И ПЛОТНИКИ…
На пустыре за домом мы разожгли костер и кидаем в него весь хлам, который вытащили из подвала. Огонь жадно лижет сухое дерево, жарко трещит, плюется искрами, а мы стоим вокруг, чумазые, только зубы блестят, и довольно улыбаемся.
— Гори, гори ясно, чтобы не погасло! — затягивает Витька козлиным голосом, доламывая колченогую кушетку. — Превратят сарай в дворец смелые мальчишки… — Витька замолкает с открытым ртом и отчаянно стучит себя по лбу: ему явно не хватает рифмы.
— Замолчи ты наконец, рыжий хвастунишка! — заканчивает Лера, и мы только что в костер не валимся от хохота.
Весь хлам и мусор вынесены, паутина сметена. В нашей штаб-квартире пусто и голо, как в осеннем лесу. Остались лишь стол и две табуретки понадежней — они нам служат вместо кoзел, да груда стройматериалов: раствора, мела, цемента, красок, шпаклевки… На днях подвезут доски.
Руководит ремонтом Павел Петрович, Витькин отец, «главремрук», как мы его называем. Он снабдил нас инструментом: шпателями — маленькими железными и деревянными лопаточками, мастерками, кистями, паралоновым валиком на длинной палке, которым красят стены, — и теперь только похаживает да покрикивает.
Мне достается чаще всех.
— Ну кто ж так работает, глиняные твои руки, деревянная голова! Что же ты шпатель двумя пальчиками держишь, возьми его как следует, не бойся, не сломается!! Это ж тебе не эскимо на палочке… рабочий инструмент!! Не ленись, не зевай, поровнее растирай…
Я и Витька подшпаклевываем потолок, Ростик, Жека и Лера — стены, Валик, Андрей и Наташа — ребята, которые помогали нам вытаскивать мусор, — штукатурят кирпичную перегородку. Мы еще не рассказали им о «Черной стреле», это для них вроде испытательного срока. Если пройду! — примем, хотя вся троица перешла всего в шестой класс. «Вы закиснете, если не будете расти», — сказал отец. Видимо, он прав: больше ребят — интереснее.
Шпаклевать — это очень просто. Набираешь шпателем шпаклевки — такая серая вязкая каша — и шлеп на раковину. Потом растираешь. Бетон делается гладким-гладким. Вот только шея здорово болит, потому что голову приходится все время задирать, когда потолок шпаклюешь, и пальцы быстро немеют. Немножко поработаешь — шпатель из рук валится. Будто он целый пуд весит. Тогда Лера устраивает «физкультминутки».
— Внимание! — кричит она и вытягивает руки. — Делай за мной! Потолок мы шпаклевали, наши пальчики устали, а сейчас мы отдохнем — шпаклевать опять начнем!
Мы сжимаем и разжимаем пальцы, как первоклашки. А что — помогает…
В самый разгар работы в подвал заглядывает Африкан Гермогенович.
— Здорово, орлы? Как дела? — бодро спрашивает он.
