эху которых вторили когда-то роскошные долины Галлии, и мрачные горы Иберии, и непроходимые леса Германии.
Вслед за музыкой медленно выступают высшие сановники и жрецы Египта в белых мантиях, а рядом с ними — римские военачальники в блестящих шлемах и латах, из которых на некоторых виднелись рубцы от ударов парфянских мечей и галльских копий.
Вслед за ними — плавно, ритмически колышутся в воздухе, над головами всей многотысячной толпы, два трона на богато убранных носилках, несомых — один — двенадцатью эрисами — египетскими военачальниками от двенадцати номов страны фараонов, другой — римскими и галльскими воинами в полном вооружении. Оба трона из слоновой кости с золотом и драгоценными камнями. С высоты одного трона как бы испуганно глядит куда-то вдаль прелестное юное личико с легкой диадемой над низким лбом, оттененным густыми прядями шелковистых волос. Это Клеопатра. Эту изящную головку осеняют своими крыльями золотые изваяния правосудия и истины. А по сторонам трона — сфинкс — эмблема мудрости и лев — эмблема мужества, которыми охраняется престол фараонов. Высшие сановники Египта окружают носилки своей юной повелительницы и богатыми опахалами из страусовых перьев навевают на прелестную её головку в знойном, неподвижном воздухе, чуть-чуть колеблемом лишь дыханием взволнованной многотысячной толпы ее подданных. Тут же, рядом с сановниками, виднеются юные смуглые личики детей из жреческой касты — они держат в руках царский скипетр, колчан со стрелами, копье и другие регалии фараонов. Непосредственно же перед самыми носилками Клеопатры идет один из верховных жрецов и сжигает благоухания пред лицом юной повелительницы Египта и последней отрасли фараонов.
С высоты другого трона смотрит вдаль лицо Цезаря. Лицо это, еще не старое, но испытавшее и африканский зной, и палящие лучи сирийского солнца, и зной родной Италии, непогоды Галлии, и туманы далекой Британии, лицо, изрезанное глубокими морщинами дум и страстей, — представляло подобие мраморного бюста, потемневшего от времени. Тонкие, плотно сжатые губы, с низко опущенными углами их; бритый, какой-то жесткий подбородок, словно он вот-вот задрожит от негодования или от сдерживаемого плача; впалые, худые щеки с глубокими линиями морщин, сбегающими к опущенным углам плотно сжатых губ; лоб, прорезанный полосами морщин от одного виска до другого; брови, как бы упавшие на углубления бесстрастных, словно остекленелых глаз; голый, точно выточенный из слоновой кости, череп, — это было живое изображение железного Рима[2], смотревшее в пространство с высоты другого трона, плавно колебавшегося на носилках, покоившихся на могучих плечах римских и галльских воинов.
Голый череп Цезаря защищала от египетского солнца тень зонтика, который держал над ним один из рабов-нумидийцев.
Вслед за теми и другими носилками шли высшие сановники жреческого сословия и египетские военачальники, а за носилками Цезаря — Митридат, царь Пергама, Антигон, царевич Иудейский, идумей[3] Антипатр с сыном Иродом и римские центурионы. За всей этой процессией двигались египетские и римские войска — конница и пехота.
Вправо от процессии из-за голов бесчисленной толпы и из-за стволов гигантских пальм виднелась спокойная поверхность моря, уходившего в бесконечную даль, а впереди гордо высился стройный купол величественного здания — храма Озириса и жилища бога Аписа.
Высоко в небе с жалостным клёкотом кружились орлы пустыни, привлеченные необыкновенным зрелищем.
Цезарь от времени до времени бросал взгляд из-под нависших бровей на Клеопатру, и, казалось, жалостливая, скорбная улыбка змеилась по его плотно сжатым губам и словно испуганная пряталась в низко опущенных углах их. Таким жалким, беззащитным ребенком казалась ему эта прелестная куколка, повелительница страны фараонов, наследница легендарных Рамзесов, Тутмесов, Аменхотепов!
Как бы угадав мысли своего могущественного покровителя, Клеопатра с глубокой, детской нежностью взглянула на него, и ей невыразимо стало жаль этого скорбного старческого лица, перед взором которого трепетала Вселенная. Чутким сердцем она угадала, что не знают радости в жизни избранники судьбы, которым завидует весь мир. Разве она сама, еще такая юная, знала эти радости? Её именем лилась кровь её подданных. Её будущая корона уже успела выкупаться в потоках крови. А что ждет её впереди? — Её брат...
Она снова взглянула на Цезаря. Он продолжал сидеть, подобно мраморному изваянию. Несколько сгорбившийся стан его и осунувшиеся плечи, поверх лат, облегали широкие складки белой тоги с широкими пурпурными каймами по всему подолу и по краю разреза на груди. Этот пурпур на белом фоне был такого яркого кричащего цвета, что, казалось, вся фигура всемогущего Цезаря была облита кровью...
— В крови народов купалась эта тога, — невольно думалось Клеопатре, — она обагрена и галльской, и парфянской, и римской кровью... А египетской?..
Ирод, следуя на своём белом идумейском коне за носилками Цезаря, не спускал с него восторженных, жадных глаз. Даровитый, честолюбивый юноша, он страстно завидовал всесветной славе римского триумвира и мечтал подражать ему в жизни; он уже видел, в разгоряченном воображении, у ног своих всю Иудею, Самарию, Галилею, мало того — всю Сирию, Финикию, Вавилон, всю Азию, весь мир до крайних его пределов... Иерусалим — новый Рим, но еще более могущественный...
А дикая музыка все неистовее и неистовее оглашала знойный воздух.
— Бог идет! Бог идет! Великий Апис! — дрогнул воздух от криков толпы, заглушивших музыку.
II
От храма Озириса надвигалась встречная процессия вместе с Аписом.
Шествие открывал верховный жрец, который сжигал благоухание на богатом золотом треножнике, несомом служителями Аписа.
За ним двадцать других жрецов несли священные предметы богослужения — сноп пшеницы, золотой серп, систры, сосуды с елеем, благовонными маслами, золотую клетку с четырьмя священными птицами, изображения священных жуков, пчёл, кошек, змей, ибиса.
Следующие за ними жрецы, числом более тридцати, несли на руках изображения фараонов, предков Клеопатры, которые должны были принимать участие в своем семейном и всенародном торжестве.
Клеопатра с умилением и грустью смотрела с высоты своего трона на этот сонм приближавшихся к ней предков.
Впереди всех — изображение первого фараона имени Птоломеев — Птоломея I Сотера Лага, полководца и сподвижника Александра Македонского.
