вершине Ливана. Скорей, скорей видеть это чудное создание, холодное в своей непорочности. Неудивительно, что Клеопатра выколола на ее портрете ее чудные, ангельски ясные, невинные глаза... Этого портрета ему, конечно, не показали. Скорей, скорей к божеству!
Но Мариамма встретила его с ледяной, с подавляющей холодностью. Никогда не казалась она ему такой неприступной, такой подавляюще гордой, как в этот момент. Это было что-то чужое, незнакомое, далекое, но поразительно прекрасное, Ирод оторопел.
— Мариамма! — мог он только пролепетать, задыхаясь от волнения и страсти.
— Ирод! — был ледяной ответ.
— Что с тобой, моя царица, моя любовь?
— Любовь? — презрительно кинула Мариамма.
— Я ли не любил тебя!
— О, да! Ты дал мне сильное доказательство твоей любви тем, что приказал Иосифу убить меня! — с негодованием воскликнула Мариамма.
Ирод отступил, как ужаленный. Слова жены, точно ножом, ударили его в сердце, и он заметался, словно затравленный зверь.
— Как! Он выдал тебе эту тайну? — задыхаясь, спросил он.
— Да, выдал, — спокойно отвечала Мариамма.
— А! Вот как! — задыхался Ирод. — Ты все сказала. Иосиф, вот кто!.. Понимаю!.. Он никогда не открыл бы тебе моей тайны, если бы не был в преступной связи с тобой.
Мариамма презрительно пожала плечами.
— Безумный.
— Так смерть же вам обоим, — закричал Ирод.
Мариамма с какою-то гадливостью поглядела на искаженное лицо мужа.
— Жалкий глупец! — тихо сказала она. — Иосиф за тебя же распинался, доказывал, как сильна твоя любовь, что и в смерти ты не можешь разлучиться со мной... Жалкий трус!
Дольше Ирод не мог вынести этой пытки. Как помешанный, он выскочил от Мариаммы и носился взад и вперед по обширному дворцу, нагоняя на всех ужас. Это был настоящий зверь пустынь Идумеи, и все спешили спрятаться от него. Одна Саломея не испугалась брата.
— Что так мало виделся с женой? — спросила она. — Царица и мой муженек не ждали тебя так скоро.
— Иосиф!.. И ты заодно с ними? — остановился вдруг бесноватый.
— Нет, они вдвоем заодно, — лукаво отвечала сестра.
— На крест! Распять их заодно, на одном кресте, его на нее!
Злобная радость сверкнула в красивых глазах Саломеи... «Сын Петры! — забилось ее сердце. — Где ты?»
Ирод же, как только воротилась к нему способность говорить более спокойно, приказал Рамзесу позвать одного из ближайших царедворцев, Соема, и велел ему тотчас же распорядиться негласным убийством мужа своей сестры.
— Чтобы никто не знал... за святость взят живой на небе, — со злою улыбкой закончил он.
Но убить Мариамму! На это не хватало его сил... Его солнце тогда потухнет. Разве лечь рядом с нею на ложе смерти? Так будет лучше... А дети? Что ему дети без Мариаммы?
Он снова пошел к ней. Но в одном из переходов дворца его встретил прелестный мальчик лет пяти, живой портрет Мариаммы. С мальчиком был старый евнух-негр.
— А! Отец! — обрадовался мальчик.
— Здравствуй, Александр! — сказал Ирод, целуя головку сына (то был старший сынишка от Мариаммы). — Вы не ждали меня?
— Нет, ждали и молились за тебя.
— Как же вы молились?
— А так: Бог отцов наших! Помилуй нашего отца!
— А кто научил вас этой молитве?
— Мама... она все плакала, — отвечал ребенок.
Лицо Ирода мгновенно прояснилось, но снова какая-то мысль омрачила его.
— Ну, черный куш, пойдем играть, — сказал мальчик и убежал.
Мариамма приказывала детям молиться о нем. Что это? Действительно ли она опасалась за его жизнь? Или это боязнь за себя, когда она узнала от Иосифа его тайное распоряжение в случае его смерти? О, тогда это была молитва не за него! Но Александр сказал: она все плакала? Конечно, боязнь смерти вызвала эти слезы... А слезы страха — это преграда от любовных помыслов, от любовных вожделений... Она, следовательно, невинна... Но, в таком случае, зачем он приказал казнить Иосифа, если и он невиновен в том, на что прозрачно намекнула Саломея? Нет! Он виновен, виновен тем, что выдал его тайну. Он заслужил смерть!.. Но Мариамма, это бедное дитя, за что она должна страдать? И он вспомнил выпавшего из гнезда голубка... Невинный, беспомощный. Не то же ли и Мариамма? Не ее ли, как юного птенчика, он вырвал из родного гнезда? И ему стало невыразимо жаль этой женщины-ребенка.
