XXVII
Потрясения последних дней были слишком сильны даже для такого человека, как Ирод. Он впал в маразм, и его день и ночь преследовали призраки.
В полусознании, в полубреду он переживал всю свою ужасную жизнь. Светлые видения прошлого чередовались в его мозгу с видениями мрачными. Гордость торжества, славы, величия подавлялась сознанием гибели всего, сознанием ничтожества того, что принесли итоги его разбитой жизни. Ему казалось, что рушится все созданное им: города, храмы, дворцы, накопленные груды золота и он сам погибает под развалинами всего им созданного, под обломками своего величия... Нет, еще хуже! Все это будет жить тысячелетия, напоминать собою имя Ирода, а Ирод уже не живет... Он труп, он разлагается... «Все суета!» И он в полубезумии проклинает того, кто первый сказал эту правду... «Все суета!»... Да будь проклято все!.. Будь проклято прошлое, которое радовало его, толкало в жизнь, к славе, к могуществу... Он вместе с отцом спасает Цезаря от солдат фараонов, венчает на царство Клеопатру... Эти сфинксы, пирамиды, рогатый бог, неистовствующий при виде пурпура на тоге Цезаря... «Клеопатра! Не гляди на меня так... я не загнал тебя в склеп твоей пирамиды... рок проклятый!»...
— Кто это кричит: на крест Ирода! На Голгофу! Распять его!.. А! Это народ кричит перед синедрионом за то, что я казнил Иезекию и его шайку... На крест Ирода! На Голгофу? И вот я на кресте... Мой трон — моя Голгофа... А Аристовул всплыл на поверхность бассейна... какое белое тело! Погрузить, погрузить его опять в воду, а то Мариамма увидит... Нет, не увидит... Медом залиты ее прекрасные глаза, а Клеопатра их выколола... Будь ты проклята!.. Нет, нет, не я похоронил в склепе пирамиды тебя, последний фараон... Это тот юноша с глазами сфинкса... А теперь он — властитель мира, а у меня — только Голгофа и крест... О, Антипатр! О, дети мои! Жены, внуки! Будьте вы все прокляты!.. А кто меня проклял!.. Гиркан, первосвященник без ушей... он проклял.
Этот бред переходил в исступление. Сознание неизбежности смерти превращало его в бешеного зверя.
— А! Вы ждете моей смерти, смерти вашего царя!.. Так я же буду вам не иудейским царем, а скифским... Когда я буду умирать, я велю привести в Иродион всех знатнейших мужей и юношей со всей Иудеи и велю распять их вокруг всего Иродиона, чтобы лица их обращены были ко мне, а свой смертный одр прикажу вынести со мной на кровлю моего дворца и, умирая, буду видеть, как умирают они... Вокруг могилы скифского царя стоят на мертвых конях пятьдесят убитых скифов, а вокруг моего золотого смертного одра будут висеть пять тысяч распятых...
В полубреду, в полусознании он машинально подошел к окну. Ему бросилась в глаза Елеонская гора с ее опаленной солнцем серой вершиной и седоватыми оливковыми деревьями Гефсимании у ее пологого подножия. Ближе — высился храм во всей его чудной красе, с его галереями, колоннадами, портиками... В сердце Ирода проснулась гордость строителя этого нового чуда света!.. Там же сверкал на солнце гигантский золотой орел.
Но что это на кровле храма? Какие-то люди... Что они делают там? Зачем взобрались на кровлю над самым римским орлом, который водружен там по повелению Ирода? Они по канатам спускаются к самому орлу... Они рубят его топорами!.. Что это? Опять бред?.. Будьте вы прокляты, все мои видения, все призраки!.. Но это не призраки... Я не сплю, не брежу... Орла рубят... Я слышу радостные крики народа...
— Эй! Кто тут? Рамзес! Стража!
Входит Рамзес.
— Посмотри, что это на храме? Что они делают?
— Рубят орла, господин... Чернь бунтует... Начальник галатов уже поспешил туда с отрядом.
— Привести ко мне главных бунтовщиков! О, я еще покажу им себя!
Немного погодя к внешней дворцовой галерее галаты пригнали около сорока молодых иудеев и с ними двух старых вероучителей из фарисеев, Иуду и Матфея, которые пользовались громадным авторитетом не только в Иерусалиме, но и во всей Иудее. Ирод вышел к ним на галерею. Его удивил смелый, даже веселый вид арестованных юношей.
— Вы ли это дерзнули разрубить золотого орла? — спросил их Ирод.
— Мы! — в один голос отвечали арестованные.
— Кто вам это внушил?
— Закон отцов наших, — был ответ, но не смиренный, а какой-то задорный, радостный, приведший Ирода в недоумение.
— Почему же вы так веселы, когда вас ждет смерть? — спросил он.
— После смерти нас ждет лучшее счастье, — отвечали юноши.
Ирод пожал плечами. Его поразила такая стойкость, такая несокрушимость народной воли. Он обратился к старикам, которые с ободряющей улыбкой смотрели на юношей.
— Это вы научили их? Вы подвигнули на преступление этих почти детей? — спросил он.
— Мы! — отвечал Иуда.
— Но ведь вы толкаете их в объятия смерти!
— Да! — отвечал Матфей. — Мы толкаем их в объятия смерти. Но что может быть почетнее и славнее, как умереть за заветы отцов! Кто так кончает, того душа остается бессмертной и вкушает вечное блаженство... только дюжинные личности, чуждые истинной мудрости и не понимающие, как любить свою душу, предпочитают смерть от болезни смерти подвижнической.
— Хорошо! — вскричал Ирод, в котором опять закипела болезненная злоба. — Я доставлю это удовольствие вам и всем недюжинным личностям!
Действительно, на другой же день Иуду и Матфея и с ними тех юношей, которые были на кровле храма и разрубили римского орла, сожгли живыми на костре, а остальных распяли на крестах.
После этого случая, — говорит иудейский историк, — болезнь охватила все тело Ирода и в отдельных частях его причиняла ему самые разнообразные страдания. Его мучила лихорадка, а на всей поверхности кожи он испытывал невыносимый зуд, а равно постоянные боли в заднепроходной кишке; на ногах у него
