внимателен, что не упустил ни одной мелочи. Но это не значит, что боец не мог быть победителем.
– В таком случае скульптор был бы опять-таки настолько внимателен, что надел бы на голову победителя венок или гирлянду цветов,- ответил Томми, чарующе улыбаясь.
– Браво,- в унисон воскликнули Альберини и Гульельмо.
– Herrlich! **. – сказал профессор Лишауэр. Он подошел к Альберини и Гульельмо. В его усталых глазах затеплилась надежда.
– Благодарю вас, – сказал Томми. – Итак, продолжение следует. Тот невысокий тип, который избил нашего, видимо, был грек. Он…
Дзанни опять вмешался, издав короткий смешок:
– Нет, нет, мой друг! Теперь это уже чистейшая фантазия. У вас слишком сильное воображение.
– Всё больше за своих болеете, а, Дзанни? – сказал Томми.
– Не понял вас.
– А Лени вот поняла, – предположил Томми. – Может, вы и читали книги, но не те, что следует. Есть книга, которую я рекомендую вам прочесть. Мне её дал профессор Стюард. В ней сказано, что греки никогда не били по телу. Они, как правило, били только по голове. У нашего парня больше всего следов ударов именно на голове. Но обратимся к его лобызателю. Насколько я знаю, греки были намного лучшими бойцами, чем римляне. И не делали ошибок. Малый, который избил нашего римского друга, был немного мягковат. Он дрался на велосипеде и…
Даже Лени присоединилась к хору голосов, воскликнувших:
– На велосипеде?
Они стояли как загипнотизированные. Томми усмехнулся.
– Извините меня. Это выражение я ещё тебе не растолковал, Лени. Это значит, что он дрался отступая. Грек знал, что он должен держаться подальше от нашего вояки, иначе ему хана.
– Почему вы считаете его небольшим? – спросил Гульельмо.
– Догадался, – ответил Томми.- Небольшие мужчины быстры, большие – медлительны. Наш друг всё ещё жив, не так ли? Будь его противником большой и быстрый боец с мощным ударом, наш бы уже отчалил в лучший мир, а не сидел тут. Теми штучками, что у него на руках, можно запросто проломить черепок. Но грек достаточно ловок, чтоб держаться подальше, и, видимо, он пониже. Либо у него не было сильного удара, либо он боялся ближнего боя. Далее. Направление шрамов и ссадин на лице нашего приятеля доказывает, что грек или брал его в захват, или же бил сбоку. Значит, и был ниже ростом. Сравните только правую сторону лица статуи с левой. Грек, наверно, дал себя ударить сдуру пару раз правой. Но он был продувной парень, этот грек знал, как надо драться с левшой, чего наши боксеры, между прочим, и сегодня не умеют. Он крутился и кружился вокруг своей левой и правой римлянина, подальше от мертвого удара его левой и так, кружась и нажимая на задние педали, то есть отступая, он продолжал кидать в него левые хуки – гляньте, в какую сторону у него свернут шнобель, – на правое ухо и на кашу, которую он сделал из правой щеки. И, несмотря на все преимущества, он не хотел рисковать – не шёл на сближение, чтобы прикончить противника. Он выигрывал бой, так чего рисковать? Он тыкал и тыкал в кучерявого левой, пока тот не рухнул под градом ударов, от потери крови и изнеможения. Затем…
Лени внезапно схватилась за щеку и закричала. Её крик отдался эхом в высоких, пустых сводах безлюдного музея.
– Томми! Томми! Папа!
Глаза ее были широко раскрыты. – Фрагмент из Тертулиана! Описание… Томми! Папа!
Все заговорили одновременно, зашумели, Альберини выкрикнул: 'Corpe di bacco'. Гульельмо повторил снова и снова: 'Si, si!…', а профессор Лишауэр: 'Lleber Gott! Aber gewiss…' ***.
– Нe понял,- сказал Томми.
– Фрагмент же! – вскричала Лени.- Описание кулачного боя при Тите!
– Святые ёлки! – сказал Томми.- Я совсем забыл.
– Его имя – имя! – выкрикнул профессор Лишауэр.- Синистр! Левша. Это он. Это он перед фами Синистр – римский боец императора Тита, побеждённый маленьким греком Фистрой. Синистру была дарована жизнь, потому что император был влюблён в его сестру Аулу.
Совсем не казалось странным, что Лени и Томми обнимаются, хотя немного необычно выглядели обнимавшиеся и хлопавшие друг друга по плечам Лишауэр и Гульельмо. Вдруг Гульельмо отступил назад, откашлялся и сказал:
– С вашего позволения, граф Альберини, профессор Лишауэр, я отступаю. Я прошу прощения. Я совершил большую несправедливость, хотя намерения мои были честными. Я был не прав. Уже два года как братья Мандзини мертвы. Фрагмент найден шесть месяцев тому назад. Навряд ли братьям было известно его содержание. Я надеюсь, что вы меня простите. Я должен признаться профессору Лишауэру в своём величайшем уважении и восхищении.
Граф поправил монокль и сказал:
– Профессор Гульельмо, это больше, чем можно было ожидать от человека с вашими знаниями и благородством. Отставка профессора Лишауэра, конечно, отклоняется.
Профессор Лишауэр очень старался не смотреть туда, где только что стояла Лени. Он подошел к Томми и сказал:
– Я хочу поблагодарить фас от всей глубины своего сердца и принести фам свои изфинения за моё поведение и невежество, которое я проявил в то утро в музее. Мы все очень далеки от реальной жизни. Фы нас устыдили…
Томми ответил:
– Эй, не надо, а то я заплачу… Я… я необразованный парень…Просто мне довелось крутиться среди боксеров всю жизнь.
Наступила пауза.
– Я так счастлив,- сказал профессор Лишауэр.- Я мог бы петь и плакать. Мы фсе пойдем к нам, фсе, и будем пить вино. Мистер Томсен, граф Альберини, Гульельмо, Дзанни. Где же Дзанни?
– Дзанни слинял,- кратко ответил Томми. Все озадаченно посмотрели на него; но он не стал объяснять. Они двинулись к лестнице по длинным проходам между стеклянными ящиками, мраморными и бронзовыми статуями. Когда они оказались в тёмном углу коридора, а служитель с фонарем прошёл вперед, Томми сделал то, что ему давно хотелось сделать, поцеловал Лени.
– Знаешь,- сказала Лени, когда обрела дар речи, – мне кажется, парень получит девушку.
* Боже мой! Это невозможно, и всё же, всё же…
** Восхитительно, прекрасно.
*** Господи, боже мой. Ну конечно.
