языках и соответствующих литературах был жалким невеждой.
Потом мисс Сьюзи стала находить шоколадные конфеты, отличные калорийные конфеты в рубиновой, золотой и зеленой фольге, по одной штуке, то на своем письменном столе, то у телефона, в плетеной кошелке, в которой она носила домой книги, на дне вазы с цветами, украшавшей ее каморку; они дразнились, выглядывая из пачки сигарет, что ее особенно огорчало, поскольку курила она в надежде таким образом сбросить вес. При том, что все они — кроме одной, выуженной из застоявшейся в вазе воды, — выглядели так соблазнительно, она не решилась съесть ни одной: кто знает, зачем их подбросили? А вдруг они порченые? Вдруг в них впрыснули какую-нибудь отраву? И потому конфеты, как драгоценные камешки, лежали в пепельнице неделями, пока не теряли товарного вида настолько, что мисс Сьюзи, вздыхая, выбрасывала их в бак с использованными бумажными полотенцами в женском туалете.
Листки с памфлетом «Нескромное предложение» появились на контроле в супермаркетах и аптеках, на лотках книжных магазинов столь же внезапно и неожиданно, как обнаруживаются по утрам поганки, выросшие во дворе или в саду. Поначалу на них не обратили внимания. Но нашлось несколько любопытных, которые его прочли. Впечатление было ударное. Раздались вопли возмущения, смех, подозрения. Листки конфисковывали и уносили, но было поздно, написанное слово стало гласом толпы, и вскоре памфлет стал вожделенной целью поисков для тех, кто жить не может без шока и скандалов. Памфлет был коряво напечатан на самой дешевой бумаге, того же скромного формата, что и брошюрки, извещающие о продаже домов и сдаче комнат внаем. Часть листков была желтой, как будто их загодя пропитали серой.
В памфлете содержалось предложение разгрузить тюрьмы и, таким образом, сэкономить на их содержании, а заодно и создать эффективное средство для профилактики преступлений, средство, которое позволит обществу (и пострадавшему) осуществлять возмездие в достаточных пределах, избегая при этом варварства и исключая возможность предания невиновных телесным наказаниям и смертной казни.
Лютер Пеннер предлагал содержать преступников под строгим надзором в сооружениях, которые он называл не очень благозвучно — «отливные ямы». Предусматривались ямы-одиночки — наподобие трубы — и общие, более просторные, вмещающие до шести человек. По конструкции они представляют собою утопленные в почву писсуары, то есть снабжены хорошей системой дренажа, а сверху закрыты решеткой, сквозь которую любой гражданин, чувствуя расположение духа — либо пузыря (характерная для Пеннера острота), — мог бы отлить на заслужившего это негодяя внизу. Главные сооружения необходимо разместить в парках, аэропортах, на стадионах, где можно ожидать частого и обильного мочеиспускания и где (по предположению Пеннера) вопли обливаемых мочой заглушит рев авиационных двигателей или толпы болельщиков.
Для тех, кто предпочитает отливать в интимной обстановке (а Пеннер, я думаю, проницательно предположил, что многие мужчины, подростки и уж наверняка панки всех мастей с превеликим удовольствием стали бы облегчаться публично), предлагалось над соответствующими отверстиями разбить палатки, наподобие старинных купальных кабинок. Пеннера явно не заботили детали, которые любой бюрократ проработал бы за день. «Я придам писсуарам могущество власти!» — восклицал он, поднимая руку с проповедническим пылом. Лютер ораторствовал в уличном кафе, единственном в городе, в окружении последователей (многочисленность которых удивила меня) и шумными противниками; он явно наслаждался всем происходящим. «В зависимости от времени года заключенные будут содержаться в ямах либо голыми, либо слегка одетыми в мешковину, — отвечал он кому-то в толпе. — По истечении срока наказания их вымоют антисептическими средствами, обольют из шлангов и оботрут, как автомобили в мойке, а потом выпустят, причем этот акт, равно как и осуждение, будет сопровождаться публичной церемонией».
Следующий вопрос был: а как заключенных будут кормить? «Невкусно, — заверил он, и толпа захохотала, даже те, кто явно принадлежал к оппозиции. — Время от времени яму будут промывать, так же, как и обычные туалеты, чтобы устранить вонь, неприятную для прохожих». Ну а если всякие мерзкие людишки будут спускать в яму помои и экскременты? «Почему бы и нет, — ответил Пеннер. — Это еще лучше». А захотят ли женщины участвовать в том, что кто-то уже обозначил как «праздник мочеиспускания»? Пеннер ответил с улыбкой, но серьезно, что для женщины, к примеру, изнасилованной или той, у которой украли сумочку, написать на голову непосредственному виновнику ее беды доставит большее удовольствие, чем половой акт. Снова раздался шквал хохота, а Пеннер стоял, раскрасневшийся, запыхавшийся и редкостно довольный собой.
В тексте памфлета приводились примитивные схемы ям, а также сроки наказания за различные преступления: от нескольких часов до нескольких дней, недель, даже до месяца. Скапливающуюся жидкость Пеннер предлагал перерабатывать на мочевину. Можно будет установить счетчики, ибо люди интересуются статистикой, и выдавать, например, такие данные: на заключенного Икс вылито больше мочи, чем на любого из предыдущих обитателей данного места Правосудия. Конечно, часть из тех, кто побывал в ямах, выйдет оттуда с желанием отомстить, но такие последствия может вызвать любая форма наказания, в том числе и смертная казнь, которая способна заразить стремлением к мести целые семьи и кланы.
«Возьмите паренька из панковской банды — что он сделает? Понравится ли ему, когда его оросят соперники, а то и собственные дружки? Ведь когда его выпустят, он будет сводить счеты! Значит, снова сажать его в яму на… на сколько? Надолго? Навсегда? Пока не умрет от кислотного дождя?»
Не вызывает сомнения, разъяснял Пеннер, что его план позволяет избежать огромных затрат полезного труда, связанного с нынешней пенитенциарной системой, ликвидировать почти все тюрьмы (несколько, конечно, придется оставить для мокрушников и других опасных и неисправимых) и сократить потребность в охране (ведь эта работа превращает человека в зверя). Судебные процессы не будут так затягиваться, поскольку судебные ошибки не будут стоить осужденным многих лет жизни, а карательное воздействие заключается в чисто психологических последствиях, за счет позорящего эффекта. Можно припомнить такой старинный метод, как колодки, которые не причиняли никакого телесного вреда. Пеннер предлагал восстановить этот обычай наряду с обриванием наголо неверных жен и проведением их в голом виде по улицам, а также некоторыми методами времен культурной революции в Китае. Не следует отказываться от таких способов публичного унижения, как надевание шутовского колпака, срывание знаков различия и наград, церемониальное разрывание церемониальных одежд, проведение по городу под визг и насмешки публики, принуждение к выполнению различных актов раскаяния, как то: ползать подобно змее во прахе, посыпать голову пеплом, носить рога рогоносца или корону короля дураков и так далее. Прецеденты всех этих способов известны. Достаточно вспомнить, как насмехались над Иисусом Христом.
Я помню, что некоторые оспаривали постулат о физической безвредности отливных ям, поскольку даже несколько часов в этой ядовитой атмосфере могут привести к повреждению глаз, носоглотки, легких и так далее, а возможно, и к развитию впоследствии хронических болезней.
— Ну так не надо попадать в яму, — жестко ответил Пеннер. — Вы увидите, люди постараются не попадать в них, я ручаюсь, — вскинул он руку с кофейной ложечкой. — Отливные ямы весьма практичны. Эта система сработает!
Несколько столиков составили вместе, Пеннер сидел в центре группы — там было несколько симпатичных молодых женщин, но в основном мужчины — и размахивал своей ложкой, пристукивая чашкой по столу в особо важных местах.
— Как тело пачкается экскрементами, которые само выделяет и содержит, так и душу, понимаете ли, чернят грязные дела, а потому вполне можно пользоваться выделениями тела для дела наказания — так когда-то, скажем, плевали в лицо сидящему в колодках, — ибо наказание всегда постигает тело, не так ли, даже если преступление коренится внутри, в душе. — Он обернулся к молодой женщине с пухлыми щечками и спросил, что ее удовлетворит больше: знать, что мерзавец, укравший ее кошелек, отсидит несколько месяцев, или иметь возможность плюнуть этому мерзавцу в лицо, если его посадят в колодки на городской площади всего на один день? Или… или поцеловать его в губы, хотя он и норовит укусить? (Улыбка исчезла с лица девушки.) Или, допустим, он проник к вам в спальню через балкон летним вечером, когда вы уже засыпали, и проник внутрь вас, — допустим! — а теперь он в яме под вами и вы можете применить против него тот же орган тела, что и он применял, — разве это не приятно?
Девушка скрыла смущение за легкой улыбкой и даже сдержанно хихикнула, прикрыв рот ладошкой. Я подумал: что она такого сделала раньше, за что ей сейчас досталось это мелкое наказание? Быть может, она рискнула выказать свою привязанность? Пеннер как-то сказал мне, словно предостерегая, что объявить себя учеником — уже значит предать учителя.
— Предположим, — сурово завершил Учитель свою речь, — мы заставили врагов общества в прямом
