Ее класс собирался дважды в неделю после обеда в подвале пятиэтажного кирпичного здания, принадлежавшего эмигрантской общине на Форсайт-стрит. Все ее ученики (за исключением мистера Иелтелеса) уже более или менее свободно владели английским, поэтому Сара преподавала им не язык, а скорее основы американской культуры.
Некоторые переселились в Соединенные Штаты совсем недавно, другие – несколько лет назад. Почти не прибегая к ее помощи, они обсуждали все, что было связано с этой удивительной незнакомой страной, которая стала их родиной. В этот день они, как всегда, не стали дожидаться ее прихода: когда появилась Сара, жаркая дискуссия была в самом разгаре.
Мистера Иелтелеса она опять застала в классе с папиросой. Сара грозно нахмурилась, он тут же бросил папироску на пол и раздавил, как ядовитое насекомое. Таков был их обычный ритуал, повторявшийся при каждой встрече и доставлявший удовольствие обоим. Она заняла место в середине составленных полукругом стульев и громким «учительским» голосом сказала:
– Добрый день, дамы и господа.
Восемь голосов ответили хором:
– Добрый день, миссис Кокрейн. – Общий разговор сразу же возобновился.
– Где Наташа? – спросила Сара, наклонившись мистеру Йелтелесу.
Он взглянул на нее с безмятежной улыбкой и пожал плечами. Его брови поднялись чуть ли не до линии серебристо-седых волос.
– Еще нет, – ответил он, после чего перешел на свой обычный, хорошо заученный репертуар: – Нужны подтяжки? Пуговицы для воротничков? Чулки по шесть центов, хороший гешефт.
– Мы это позже обсудим. Рашель? Мы все хотим послушать, о чем вы говорите с Катриной.
Постепенно шум в комнате стих, участники дискуссии перестали говорить все разом и стали слушать друг друга. Смуглый красавец Константин, армянин из Турции, темпераментно жестикулируя, рассказал о том, как ему приходится отражать амурные поползновения жены хозяина. В Америку Константин приехал шесть лет назад и начал работать продавцом газет, а теперь служил официантом в русской чайной и впитывал в себя, как губка, ученые споры посещавших ее интеллектуалов левого толка. Константин хотел поступить в городской колледж, а потом стать драматургом: это была мечта его жизни. Однако была у него и более скромная задача – соблазнить Рашель, – причем он считал, что проделал уже больше половины пути к достижению цели.
– Ну хватит, – недовольно огрызнулся мистер Клейман, обойщик.
– Ja [7], хватит, – поддержала его жена. Им хотелось обсудить более насущную житейскую проблему: следует ли миссис Клейман отказаться от работы на табачной фабрике, чтобы завести ребенка, или продолжать трудиться, чтобы супруги получили возможность переехать в более комфортабельную квартиру. Спор закончился именно так, как заканчивались все споры, имевшие хотя бы отдаленное отношение к денежным делам: все посмотрели на миссис Кокрейн. Последнее слово всегда оставалось за ней.
Сара никогда даже намеком не упоминала о своей личной жизни, никто из ее учеников не знал, как она проводит время вне Форсайт-стрит. Она старалась одеваться как можно проще и ездила на работу, пользуясь надземной веткой метрополитена на Третьей авеню. И тем не менее, хотя она понятия не имела, как это произошло, всей общине стало известно, что миссис Кокрейн – очень состоятельная дама. Это сделало ее предметом всеобщего любопытства. Для них она стала сверкающим символом американского успеха, а тот факт, что она тоже приехала в Соединенные Штаты из Старого Света, лишь усиливал ее притягательность.
В разговоре выяснилось, что Клейманы хотели бы переехать в трехкомнатную квартиру на Кристи-стрит, потому что там есть плита, ванная комната и ватерклозет, но арендная плата составляет тридцать долларов.
– А вы не думали завести ребенка? – напрямую спросила Сара. В ее классе всегда царила полная откровенность.
Мистер Клейман ответил:
– Ну… вы же понимаете, нам бы очень хотелось, мы об этом мечтаем, мы ждали…
И тут миссис Клейман вдруг ударилась в слезы. Всем стало неловко.
– Ну что ж… – тихо начала Сара, – пожалуй, о Кристи-стрит нам лучше позабыть. Миссис Эйкерз рассказала мне о жилом доме на Эй-авеню с двухкомнатными квартирами по двадцать два доллара в месяц. Правда, ватерклозетов у них нет, но дом чистый и район приличный. Могли бы вы платить на семь долларов больше, чем сейчас, как вы думаете? Если да, то вы могли бы уйти с работы и завести ребенка.
Ее предложение было единодушно одобрено. План показался всем безупречным, а миссис Клейман добавила, что могла бы заработать семь лишних долларов в месяц и даже больше, сидя дома и пришивая кружевные воротнички к английским блузкам для швейной мастерской, в которой работала Рашель. Восемь пар глаз уставились на Сару с таким восхищением, словно это не она, а сам Морган [8] лично посоветовал им, как лучше устроить их финансовые дела. Сара, чтобы отвлечь от себя внимание, спросила Рашель, как идут дела в мастерской.
Это был опрометчивый шаг. Рашель была членом местного профсоюза, и ее пламенные речи, обличавшие алчность и жестокость администрации, с каждым разом становились все более громкими и пространными. Сара попыталась направить разговор в другое русло, но вдруг, случайно повернув голову, заметила стоявшую в дверях Наташу.
– Входи, – позвала Сара. – Иди сюда, Таша, присоединяйся к нам!
Разговор продолжался без передышки, пока Наташа бочком пробиралась между стульями, чтобы занять свое привычное место рядом с мистером Йелтелесом. Сара приветливо улыбнулась ей, но девушка наклонила голову и еще плотнее закуталась в шаль.
– С тобой все в порядке? – спросила Сара. Наташа решительно тряхнула головой, не глядя ей в глаза.
Нет, с ней явно что-то было не в порядке, она была сильно расстроена. Сара перестала прислушиваться к обсуждению спектакля, поставленного в новом театре на Бауэри-стрит [9] , и в конце концов распустила класс на десять минут раньше положенного времени. Мистер Йелтелес, как всегда, хотел поболтать с ней после урока, но на этот раз Сара не могла себе позволить выслушивать его «майсы» [10], стоя под дверями классной комнаты, пока он курил свои папиросы. Когда Наташа поднялась, чтобы уходить, Сара задержала ее.
– Останься, нам надо поговорить, – предложила она, схватив холодную руку девушки, пока остальные прощались и по одному выходили из класса. – Что случилось? У тебя расстроенный вид.
Блестящие черные глаза скользнули в сторону, избегая ее взгляда.
– Нет-нет, все в порядке. Извините за опоздание. Я не могла прийти раньше.
– Пойди сюда и сядь.
Сара указала на деревянную скамью, тянувшуюся вдоль стены. Девушка заколебалась, но в конце концов все-таки села. Сара следила за ней с недоумением. Наташа всегда была молчалива и держалась замкнуто, но Сара считала, что в последнее время они стали друзьями, а сейчас ее как будто подменили.
– Ты не заболела?
Наташа отрицательно покачала головой.
– Тогда в чем же дело? Почему ты опоздала?
Губы у Наташи дрожали, казалось, она вот-вот заплачет. Шаль соскользнула у нее с плеча, девушка потянулась за ней, и Сара увидела, что рукав ее ярко-красного платья разорван до локтя.
– Таша! Что случилось? – Она схватила девушку за плечи и заставила ее посмотреть себе в глаза. – Тебя кто-то обидел? Скажи мне!
– Да, да…
Закрыв лицо руками, Наташа быстро заговорила на причудливой смеси немецкого, русского и румынского. Сара схватила ее за запястья и заставила опустить руки.
– Говори по-английски, Наташа, – строго приказала она, встряхивая девушку за плечи. – Расскажи, что с тобой произошло.
Судя по виду, Наташа была на грани истерики.
