ехать. Хотеть стать белый господин. Носить костюм из шерсть, жесткий башмаки, стричь волосы. Все белый господа смеяться: ха-ха-ха, большой шутка. Он совсем с ума сходить. И теперь дома сидеть, совсем-совсем с ума сходить.
«Ты и половины не знаешь», – подумала она, но тут же решила, что он знает все и даже больше.
– Откуда вы все это знаете? – спросил Рубен. Ай-Ю развел руками.
– Откуда олень в лесу знает, как находить зеленую траву зимой? Откуда муравей знает, как строить муравейник? Откуда дрозд знает, когда приближается гроза?
Рубен уставился на него в замешательстве. Ай-Ю забрал у него чашку и что-то одобрительно прогудел, увидев, что она пуста.
– Сегодня на обед лепешки из репы. Хорошо для внутренних органов.
Он поклонился, и длинная черная коса скользнула через обтянутое красной фланелевой рубашкой плечо ему на грудь. Продолжая кланяться, Ай-Ю попятился к выходу, потом повернулся и исчез в доме, бесшумно ступая в мягких тряпичных туфлях.
– Никак не могу его раскусить, – признался Рубен, поудобнее устраиваясь на приступке.
– А он не хочет, чтобы ты его раскусывал.
– Знаешь, что он мне заявил сегодня утром? Я куда-то задевал свой носовой платок, а он и говорит:
«Посмотрите в ночной рубахе». И точно, платок оказался в кармане. Я его спрашиваю: «Как вы догадались, что он там?» Вот угадай, что он мне ответил.
– И что же?
– «Сосна шелестит на ветру так же, как ива, но одноглазый волк все равно крепко спит». Можешь ты мне растолковать, что это значит?
– Ровным счетом ничего, – засмеялась Грейс. – Ай-Ю обожает глубокомысленные изречения, которые на поверку ничего не значат. Генри от него на стенку лезет.
Рубен улыбнулся; ее последние слова пришлись ему по вкусу.
– Но к тебе он относится хорошо, – добавила Грейс. – Ты ему понравился.
– Кому, Генри или…
– Ай-Ю. Поначалу он тебе не доверял, а теперь доверяет.
– А ты откуда знаешь?
– Знаю и все.
Сам Ай-Ю сказал ей об этом в тот вечер, когда обрушил на нее целую лекцию о брачных песнопениях в семействе соловьиных. Весь род вымрет, утверждал он, если мужская или женская особь окажется слишком робкой или слишком гордой, чтобы дать знать своему партнеру, что она тоже заинтересована в спаривании. Все это было изложено на спотыкающемся ломаном английском, которым Ай-Ю пользовался нарочно, чтобы придать своим притчам еще больше загадочности и глубокомыслия. Правда, в тот раз смысл иносказания оказался довольно прозрачным: Ай-Ю полагал, что Грейс должна сообщить Рубену нечто важное, но боится с ним заговорить. Разумеется, она отвергла это предположение как совершенно нелепое и безосновательное. Ей нечего было ему сказать. Абсолютно нечего. Наоборот, это Рубен должен ей кое-что объяснить!
– А откуда Ай-Ю родом? – спросил он.
И с чего это он вдруг стал таким разговорчивым?
– Я точно не знаю. Он уже много лет в услужении у Генри. Я знаю, что у него куча родственников в Сан-Франциско, и еще я знаю, что в семидесятых он работал на Тихоокеанской железной дороге, вот, пожалуй, и все. Он не любит распространяться о себе.
– Он очень заботится о тебе.
Грейс кивнула. Порой Ай-Ю становился хлопотливым, как наседка. Она поднялась, с удивлением отметив, что солнце поднялось уже очень высоко.
– Уже довольно поздно…
– Не уходи.
Рубен положил руку поверх ее руки, и Грейс замерла. На какой-то миг оба затаили дыхание, потом он ее отпустил. Сердце у нее наконец перестало стучать молотом. Она даже сумела взглянуть на негр с наигранным спокойствием, но прочитала в его глазах нечто смутившее ее еще больше: нечто похожее на нежность. Но разве такое возможно? Облизнув губы, Грейс спросила самым небрежным тоном, на какой только была способна:
– Ты что-то хотел мне сказать?
Его черты как будто заострились, по глазам было видно, что он о чем-то напряженно думает, но вот о чем – она так и не смогла догадаться. В конце концов он сказал:
– Я просто хотел спросить: почему дела идут так скверно?
– Ты о чем?
– О ферме. Почему она не приносит дохода? Земля вроде бы плодородная…
Грейс проследила за его задумчивым взглядом, устремленным туда, где за полосой акаций и перечных деревьев простирались пшеничные поля, оставшиеся на этот год под паром, а за ними виднелся заброшенный фруктовый сад и невысокие холмы, заросшие диким кустарником.
– Генри ни в чем не виноват, – ответила она, словно оправдываясь.
Рубен отвернулся от нее:
– Я этого и не говорил.
– Просто он по натуре не фермер, да и я тоже не умею хозяйничать на земле. По правде говоря, я даже не особенно старалась научиться и теперь жалею об этом, – призналась она с горечью. – Надо было заниматься фермой, а не ввязываться в авантюры. Рубен резко повернулся обратно к ней:
– Похоже, ты решила встать на путь исправления!
– Вовсе нет, – машинально возразила Грейс. – Разумеется, нет! Я знаю только одно: через месяц мы все потеряем, если не раздобудем… определенную сумму.
– Какую именно?
Грейс колебалась всего секунду, потом призналась:
– Пять тысяч восемьсот долларов.
Удивительно, как она решилась довериться этому пройдохе, но Грейс рассказала Рубену о своем финансовом положении без особой опаски. Вероятно, она боялась доверить ему лишь собственное сердце.
Он присвистнул.
– Генри вложил все наши сбережения в один план, но он потерпел неудачу.
– Что за план?
– «Липовые» права на горные участки. Это была сложная афера, я так и не поняла, в чем там суть. Одним словом, у нас ничего не осталось. Прошлой весной нам пришлось рассчитать последних двух рабочих.
– И что ты собираешься делать? Теперь настал ее черед отвернуться.
– Я не знаю.
Грейс почувствовала, как на нее надвигается привычное отчаяние, но заставила себя встряхнуться.
– Генри что-нибудь придумает. Когда мы идем ко дну, у него рождаются самые блестящие идеи. Она храбро улыбнулась.
– Так всегда бывает. Генри…
– Заткнись.
Грейс растерянно заморгала.
– Что?
– Просто закрой рот к чертовой матери и помолчи.
Тут уж она выпустила когти, как разъяренная кошка.
– Да как ты…
– Что ты вообще за женщина, черт бы тебя побрал?
От возмущения она начала запинаться.
